Владимир Михайлов - Сторож брату моему.Тогда придите ,и рассудим

— Сейчас… — отозвалась она изменившимся голосом. — Уль… Подойди на минуту. Кто это?

В каюте на столе стоял портрет в рамке. Не фотография, но рисунок по памяти с той фотографии, что была у меня когда-то: Нуш в черном вечернем платье сидела на стуле, уронив руки на колени, и глядела в объектив, чуть склонив голову. Сам снимок остался там, в двадцатом.

— Кто это? — повторила она полушепотом.

— Не узнаешь?

— Это… это ведь я?

— Это ты.

— Ты… знал обо мне раньше?

— Знал. Только не надеялся, что мы встретимся.

— И ты прилетел сюда из-за меня?

— Да, — сказал я, не кривя душой; я ведь и на самом деле оказался тут из-за нее — надо только вспомнить, что она была для меня одной, та и эта, вопреки рассудку и логике. — Из-за тебя. И за тобой.

— Уль…

Мы замолчали. Воздух в каюте сгустился и был полон электричества, так что мы не удивились бы, ударь сейчас молния. Лампы сияли по-прежнему ярко, но мне показалось, что стоят сумерки; я был уже в том состоянии духа, когда видишь не то, что есть, а то, что хочешь видеть, когда созданный тобою мир становится реальным и окружает тебя. Наверное, и с ней было то же. Я шагнул и нашел ее почти на ощупь. Меня шатало от ударов сердца. Ее ладони легли мне на плечи. Но хронометр коротко прогудел четверть, и лампы снова вспыхнули донельзя ярко, и мне пришлось зажмурить глаза от их режущего света.

Я медленно опустил руки, и она тоже.

— Уль… — снова сказала она, и я побоялся думать о том, что было в ее голосе.

— Время, — сказал я беззвучно: голос отказал. Я кашлянул. — Значит, выкупайся, потом отдохни перед обедом. Полежи вот здесь. Ты устала. Боюсь, что наш разговор с товарищами затянется…

Совещание, подумал я. Проклятое изобретение давних времен: от работы, от отдыха, от любимой женщины, от друзей, живой или мертвый — поднимайся и иди на совещание, проклятый сын своего века, своей эпохи…

Анна отступила на шаг; что-то блеснуло в ее глазах и погасло.

— Ты обиделась?

— О, что ты, нет.

Это была ложь. Только мне лгала она сейчас или себе тоже?

— Обиделась. Но сейчас нельзя иначе; слишком важные дела…

А кому сейчас лгал я?

— Да, конечно, нельзя…

— Пойми.

— Я понимаю. Иди…

— Те ребята, о которых ты рассказал? Они могут и не знать. Ты сам говорил, что от них многое скрывают.

Только сейчас в разговор вступил Аверов, и я сразу почувствовал, что они поют по одним и тем же нотам: видимо, пока я бродил по зеленым лужайкам, они успели хорошо срепетироваться.

— Такая возможность, — сказал Аверов, — весьма вероятна. Люди могли разделиться на разные группы еще в полете. Ведь добирались они не год и не два. Или они разделились уже после высадки, все равно. Не случайно ведь обнаруженные вами люди живут вовсе не на месте приземления корабля. Недаром они вообще забыли об этом корабле!.. Да и кроме того… Много ли мы знаем о народе, из которого происходит наш Питек? А ведь этот-то народ существовал несомненно!

— Вот это правда, — сказал Питек, ухмыльнувшись. — Мы-то существовали, да еще как! — Он широко развел руками. — Иногда по вечерам, когда я выхожу в Сады памяти, мне кажется, что вот всего этого, не существует. Но мы-то были!

— В дописьменные времена, — сказал я ему как можно ласковее. — Поэтому от вас ничего не сохранилось.

— Я сохранился, — возразил Питек, чуть обидевшись (правда, лишь на мгновение: обижаться подолгу у нас не было принято).

— Извини, — сказал я. — Ты сохранился, и прекрасно сохранился. Но я хотел лишь сказать, что на этой планете дописьменных времен, скорее всего, вообще не было.

— Не вижу предмета для спора, — сказал Аверов. — Я просто полагаю, что такая возможность не исключена. Ведь не вступили в контакт с правителями, а если бы и так, то они могли по каким-то соображениям не сказать вам всей правды.

— Да, — сказал я, — спорить действительно не о чем. Но если даже других популяций на планете нет, если их общество находится еще лишь в самом начале процесса разделения, это и так достаточно усложняет нашу задачу.

— Смотря какую задачу ставить, — заметил Уве-Йорген, слегка приподняв уголок рта. — Мы помним, конечно, задачу-максимум. Но есть и альтернатива.

— Да, — подтвердил Аверов, глядя в сторону. — В первую очередь должно быть спасено население Земли.

Тут мне все стало ясным. Но я хотел, чтобы они высказали все сами — в таких случаях легче бывает найти в логике оппонента слабые места. А найти их было необходимо, потому что дискутировали мы не втроем — тут же, кроме Питека, были и Иеромонах, и Георгий, и Гибкая Рука, и многое зависело от того, на какую чашу весов они усядутся.