Александр Шуваев - Книга Предтеч

Тот же гроссмейстер Шала, человек до крайности занятой, потребовал, дабы все заинтересованные лица явились с рассветом. Так он и появился перед ними при свете утренней зорьки, оказавшись невысоким, худым, сивоволосым мужчиной лет шестидесяти, очень подвижным и очень желчным на вид. Поприветствовав собравшихся строго-дозированным кивком головы, он перво-наперво разулся и снял со спины довольно длинный меч в лиловых лаковых ножнах, пошарил глазами в поисках подставки и приткнул его между стеной и каким-то стендом. В Сулане Птицы строжайшим образом следили за соблюдением моратория на ЛЮБОЕ оружие, но для гроссмейстера закон, похоже, писан не был, и на компромисс пошла все-таки служба Протектора: одна-де ознакомительная лекция, не успеет он ничего мечом своим. Помолчав не более двух-трех секунд, он с ходу начал излагать основы учения, заложенного еще в трудах Дэлы син Рафа по кличке Белый тысячу двести лет тому назад. Несколько исходных, независимо друг от друга меняющихся обстоятельств были достаточно просты, с подобными же системами, на его взгляд - больше подходящими к астрологии, он встречался и прежде. Затем на основе изощренно-сложных выкладок выводилось состояние больного, и он только никак не мог взять в толк, какое отношение имеет этот, больше всего напоминающий невообразимо-сложную схему, результат - к реальной болезни обычного человека? Старичок, поначалу выглядевший слегка замороженным, постепенно вошел в раж, худое личико раскраснелось, жесты обрели уверенную размашистость внешне-небрежных движений профессионала.

Затем привели больного, относительно состояния которого шли уже многодневные дискуссии. Гроссмейстер начертил в пыли квадрат, изломал несколько разноцветных палочек и с размаху бросил их в образовавшуюся фигуру, вгляделся в образовавшийся узор, что-то сердито бурча себе под нос и жутко шевеля кожей на лбу. По-прежнему не отводя взгляда от получившейся картины, он схватил кисточку, обмакнул ее в пурпурную тушь и несколько раз с неподражаемым изяществом отчеркнул по листу матово-желтой бумаги. Действо же, начавшееся впоследствии, более всего напоминало фокус: следовавшие один за другим вопросы вскрывали все новые подробности, а длинные плоские пальцы Гроссмейстера с цепкостью осьминожьих щупальцев вминались, вклешнивались с особенной ухваткой в тело больного, старичок монотонно проговаривал выжатую им суть и очередным взмахом оставлял очередной мастерский росчерк на своей схеме. Увенчав свой труд отображением взаиморасположения светил, он развернул перед завороженными слушателями свою картину. Картину, потому что это было истинное произведение искусства по своему изяществу: прекрасное, абстрактное и неуловимо-зловещее в своей странной небессмысленности.

-Как видите, - проговорил Шала, поводя в воздухе неожиданно-крупными для столь тщедушного тела кистями рук, как только убедился, что пациент ушел, -мы имеем здесь дело с явными и неоспоримыми бликами Ночного Солнца. Теперь посмотрим, что взять ему в щит, да перестало бы это светило оказывать на него дальнейшее влияние, а что - высветить Дневным Солнцем, в компаньоны ему взяв, как видите, Золотой Гвоздь со светом его большой и вкрадчивой силы...

По ходу лекции слушатель не раз и не два вытягивал к больному руки, закатывая глаза, но поскуливать себе разрешал только в пределах совершенно-необходимого, - чтобы не мешать другим и не привлекать излишнего внимания к своей собственной особе. Так или иначе, та картина, которую ему удалось получить при этом, высвечивала очень непонятную картину на редкость сильно переплетенных токов, причем она не становилась яснее, в какую бы проекцию он ее ни разворачивал, Представляя. Первопричина, а также то, что он называл "трещиной" или "швом" никак не находились, мучительно ускользали, вызывая зуд в позвоночнике, и в душе вновь, невзирая на полученные плюхи, поднимался вопрос: к чему? К чему слушать и смотреть все это, если оно не совпадает буквально ни с чем в его душе? Однако же, верный данному самому себе обещанию, он добросовестно отметил для себя все ухватки и этапы гроссмейстерова действа, поскольку это трудно было назвать лекцией, и прежде всего отметил, насколько основательно вбитым в память все это оказалось. Старичок оч-чень умело, с доскональным знанием законов восприятия мобилизовывал внимание слушателей и, тем самым, был по крайней мере профессиональным педагогом и психологом-практиком. Внедряя в сознание зрителей каждое действо своей диковинной алгебры, он действовал на грани внушения, отчеркивая слова жестами, интонацией, позами, демонстрацией своей поразительной каллиграфии. Теперь все это богатство, надежно впечатанное в память, так и будет лежать там, не смешиваясь со всем остальным, аки слой масла поверх темной, холодной воды... Нужно будет, когда все убудут на танцы, опуститься в Голубые Ходы, где наверняка уже нет ни сомнений, ни предубеждений, и уходит производный от единственного образца Прямой пресловутый здравый смысл, а мысли и картины, освободившись от надзора, привольно бредут друг другу навстречу, заключают браки и производят детишек. Интересно, что получится на этот раз... Он помотал головой, словно бы пытаясь вытряхнуть из усталых мозгов слишком прихотливые правила игры мыслей. Но в этот день не было судьбы так вот просто впасть в отдых (а в Сулане, надо сказать, он был важной и незаменимой частью познания), и когда он кое-как брел поперек парка, пересекая аллеи факел-дерева, по-научному именуемого "розой плодовой", что как раз цвела Вторым Цветом, то вышел вдруг на веселую круглую лужайку в кольце диких кустов горной хлопянки. Окруженный кольцом странно-молчаливой молодежи, посередине витийствовал грузный рыжий великан с необыкновенно широким и низким покатым лбом. Время от времени, произнеся очередную фразу, он замолкал с открытой пастью, в которой колебался красный язык, и обводил собеседников внимательным взглядом.