- Астрофизика как миф, космогония как теогония, - Сашка вновь посмотрел на часы. - Если это мифология - а для нас, допустим, так оно и есть, то чем она хуже любой другой?
- Она античеловечна. Да, между прочим, брюки у него на молнии?
Софья тоже вглядывалась в циферблат. У нее был какой-то массивный хромированный хронометр, более похожий на кастет.
- Откуда я знаю? Веру спроси. А удел человеческий таков: святой Христофор служил последовательно царю, дьяволу и богу. Богу он служил хорошо, тут все благополучно, однако история умалчивает о том, что он успел натворить, покуда служил дьяволу.
- Не знаю, - призналась Вера, густо покраснев.
- А если ничего такого и не успел, это просто вопрос везения; везение же, вообще говоря, не имеет ничего общего со святостью.
- Гм, - сказал Толик.
Потому что Дефлоринский оказался вовсе без брюк: он был горделиво облачен в тогу - с узкой полосой, разумеется, потому что куда уж ему... Толик так и подумал - куда, мол, ему, хотя сам ни в коей мере не был даже всадником, а всего лишь мужчиной и свободнорожденным, не более. Но и не менее.
- И когда он успел? - громко шепнула Софья.
И вновь не удержался Толик.
- Что ж, остается предположить, что в разных комнатах время течет с различной скоростью, - сказал он с поразившим его самого нахальством.
Ведь вроде бы даже было у него ощущение, что предполагать должен не он, словно и впрямь существовал у этого ненормального сборища в неимоверно жаркий день некий сценарий - может быть, даже и был записан где-нибудь аккуратным мелким шрифтом. А вот ведь не сдержался... Впрочем, реплика пропала втуне.
- А где Наденька?
- Да бог с нею! Продал, небось, специально на Родос ездил...
- Почему на Родос? - спросил Толик.
На Родосе он в самом деле знал только колосса, которому Наденька уж точно без надобности. Ведь продать девицу римский всадник мог в любом уголке своей могущественной, но миролюбивой империи. Вероятно, это он как раз и должен был говорить по сценарию, потому что Сашка среагировал мгновенно.
- А как же? Родос был оплотом демократии, центром наук, искусств и работорговли. Последняя была, вероятно, слишком важна для экономики ойкумены, чтобы рисковать, посягая на свободу граждан.
Софья, не отрывая задницы от кресла, вытянула руку, ухватила какой-то том из стоящих на полке, не раскрывая его, задекламировала:
- Купля-продажа людей противоречит небесной добродетели и человеческой нравственности, нарушает установления Неба и Земли, оскорбляет человеческое достоинство. Поэтому отныне рабы будут именоваться частнозависимыми. Девятый, между прочим, год. Новой, правда, эры...
- Мезозойной! - заявил с порога плезиозавр Дима.
Был он весь из себя очень пресмыкающийся и обнимал шеей целую охапку вина.
- Ура! - хором ответили три девицы.
Странно, подумал Толик, откуда три, если Наденьку он продал? Или не продал?
- Вера, Надежда, Любовь... мать вашу!
Матерь их София ознакомила Дефлоринского с некоторыми своими соображениями на этот счет. У Толика аж дух перехватило: давно уже он отвык от таких внушительных, полных достоинства византиеватых периодов. Да уж, попробовала бы Людочка что-нибудь подобное не сказать даже - об сказать и речи нет! - хоть просто услышать...
- Разумно. Впрочем, полагая, что неукоснительное исполнение Ваших рекомендаций едва ли не смутило бы слабый рассудок присутствующих здесь непорочных девиц, я просил бы Вас проявить некоторую терпимость и осторожность.
Это явно было записано в сценарии - именно записано, настолько, что не казалось произнесенным; даже и "Вас" Толик воспринял едва ли не зрительно.
- Ну, Сашк... Скажи мне, кто тут девица?
- Я, - гордо, но виновато ответила то ли Маша, то ли Катя.
Хотя нет, на самом деле, кажется, все-таки Надя - и как ее угораздило? Или в самом деле Дефлоринский... Впрочем, может, она и не Надя: Толик уже крепко запутался в девичьих индивидуальностях, которые еще распонять надо - если только есть они вообще. Софья, стало быть, не девица. Гм, этого следовало ожидать, но ее хоть ни с кем тут не перепутаешь.
- Конечно, я отнюдь не настаиваю на скорейшем осуществлении моего плана. Мне вообще представляется прискорбным недоразумением, когда теоретик, едва измыслив нечто, пусть даже не лишенное изящества, тут же начинает проталкивать свою мысль в реальность с упорством, изящества лишенным напрочь. Мысли, как марочные вина, должны созреть.
- Почему же? Теоретик может обладать - и нередко обладает умом быстрым и блестящим; когда мысль оформилась, все проблемы для него уже решены. Если угодно, время для него - пусть даже в этом и только в этом случае движется быстрее, чем для прочих смертных. Теоретик полагает, что созрел ускоренно, ему не терпится и неймется. Да, между прочим, как это римляне ухитрились растянуть опимианские запасы аж до времен Марциала?
Читать дальше