П Шуваев - Не заплывайте за горизонт или Материалы к жизнеописанию одного компромиста

- Они не откажут. Лети не слишком высоко и помни наш уговор.

- Отец!

- Помни наш уговор. Знаменитого мастера повсюду примут с почетом. А крылья мы испытаем прямо сейчас.

- Ночью?!

- Ночью. Великий царь не должен видеть.

- Почему?

Он вздрогнул: слишком знаком был голос - слишком знаком и слишком неуместен здесь и сейчас, среди ночи, наполненной шумом прибоя и песней огромных серебристых крыльев. Голос означал силу, смерть и власть - справедливую власть, как утверждали, но все же власть. И хотя теперь в его власти было стать недосягаемым для любой силы, он на какой-то миг забыл об этом и сказал:

- Приветствую тебя, великий царь.

Царь милостиво кивнул: он не мог позволить себе ответить, не осквернив бездонную пропасть, отделяющую великого царя от черни.

- Да чем же он велик, отец?

Царь молчал, потому что не было сейчас с ним его людей, готовых схватить, убить, уничтожить любого, кто неугоден власти. Царь был справедлив, и царские руки ни разу не обагрились кровью иначе, нежели в бою с равным и благородным противником.

- Он отважный воин и талантливый администратор. Он покорил множество стран, разрушил до основания бесчисленные города и обложил жителей тяжелой и позорной данью.

Великий царь не возражал: мастер правильно перечислял заслуги. Растяжки пели на ветру, и раскаленная луна отражалась в гладких, словно зеркала, поверхностях крыльев, которые принадлежали лишь им. Крылья, которых царь не должен был видеть, сверкали ярче непобедимых клинков победоносной царской армии.

- Его армия не знает поражений, - сказал он торжественно, - его флот самый сильный в мире, его столица великолепием своим далеко превзошла все города.

Великий царь кивнул: он был справедлив, поэтому любил, чтобы и ему воздавали по справедливости. Он владел всем, чего только мог пожелать, и столица его воистину далеко превосходила все столицы всех народов, включая, может быть, даже атлантов...

- Я призвал лучших мастеров, и они стали покорно услужать мне, - раздался вдруг голос царя. - Я призвал лучших ваятелей и зодчих, а тех, кто не хотел служить мне, я принудил к этому силой.

- Нет ничего, - подхватил мастер, - нет ничего, сын мой, что великий царь мог бы пожелать и не иметь. Нет такой тайны, которую он не смог бы сокрыть от всех, кроме, может быть, бессмертных богов. Нет такого дела, которым он бы себя не воспрославил...

- Воистину так, - согласился великий царь. - Но что ты задумал, мастер? Что он мог ответить? Что мог сказать он здесь и сейчас, не стыдясь пылающей луны, огромной и яркой, словно в первые дни творения, веселого безрассудного ветра, пахнущего гнилыми водорослями и мокрым свинцом, до блеска отполированных серебристо сверкающих крыльев?

- Я сказал, о великий царь, - он улыбнулся, - что ты владеешь всем, о чем можешь мечтать. Я же отныне владею тем, о чем ты мечтать не смеешь.

- Ты дерзок, мастер. И сын твой тоже дерзок не по летам... Ишь как вымахал! - добавил он с умело подобранной улыбкой. Великий царь умел подбирать улыбки, когда считал это необходимым. Раньше он полагал ненужным улыбаться мастеру, а тем более его сынишке.

- Он уже с тебя ростом, мастер. Надеюсь, это у него наносное: послушал каких-нибудь заезжих демагогов...

Мастер улыбнулся: к великому царю не заезжали. Великому царю наносили визиты, и не демагоги какие-то, а цари - преимущественно великие цари. То есть, наверное, они-то как раз и есть самые настоящие демагоги, но мастер сомневался, может ли хоть один царь рассказать его сыну нечто путное.

- Я очень надеюсь, что это пройдет, - сказал царь.

Царь требовал, и крылья требовали, и он знал, что сын тоже требует. Или ждет - какая разница?

- Ты владеешь землей и водой, великий царь, - сказал он, - но воздухом ты не владеешь.

- Воздух? - царь, казалось, не понял. - Славно придумано, мастер! Пожалуй, это как раз то, что мне нужно.

Мастер промолчал: ему скучно было мечтать о великих победах, о тысячах крылатых воителей, несущих смерть и разрушение.

- Тебе жалко Афин, мастер? Почему ты молчишь?

Он не ответил: ему не было жалко, ему просто не хотелось говорить с великим царем. У него не было родины - у него была голова на плечах и были крылья за спиной. И крылья ждали. Царь, кажется, понял, и когда он заговорил снова, в его голосе слышался гнев.

- Ты был изгнан из Афин, убийца, обагривший свои руки безвинной кровью. И ты по-прежнему молчишь?

- Ну да, - усмехнулся он, - я убийца. А убитый был обращен в перепелку... Или в куропатку, великий царь? Ты справедлив, но ты мне надоел. Вперед, сын мой! И помни наш уговор.