Роберт Силверберг - Ночные крылья

– У меня болит лицо. Помоги мне получше приспособить эту маску.

К моему удивлению он начал снимать ее. У меня перехватило дыхание, ибо Пилигримам запрещено показывать свое лицо. Может, он забыл, что я не слепой.

Он начал стаскивать маску, проговорив:

– Вряд ли тебе понравится это зрелище. Гнутая бронза соскочила со лба, и прежде всего я увидел глаза, которые перестали видеть свет совсем недавно. Зияющие дыры, в которых побывал не скальпель хирурга, а, скорее, расставленные пальцы, а потом показался острый породистый нос, и наконец, тонкие сжатые губы Принца Роума.

– Ваше Величество! – невольно вырвалось у меня. Потоки засохшей крови на щеках. Вокруг глазниц какая-то мазь. Он вряд ли чувствовал сильную боль, ибо убил ее этой мазью, но боль, которая обожгла меня, была настоящей.

– Больше не величество, – сказал он. – Помоги мне. Его руки задрожали, когда он протянул мне маску. – Эти края надо расширить. Они давят на щеки. Здесь… и здесь… Я побыстрее сделал все, что нужно, ибо не мог долго видеть его лицо. Он надел маску. Мы молча пошли дальше. Я не имел понятия, как можно разговаривать с таким человеком. Это было невеселое путешествие для нас обоих; но теперь я решил быть его провожатым. Я думал о Гормоне и о том, что он сдержал свое слово. И об Эвлюэлле я думал тоже, и много раз у меня на языке вертелся вопрос, что стало с любовницей Принца в ту ночь, но не смел вымолвить и слова.

Наступили сумерки, но солнце все еще сияло перед нами золотисто-красным светом. И вдруг я остановился, и у меня вырвался хриплый звук, ибо мимо промелькнула тень.

Высоко в небе парила Эвлюэлла. Ее кожу пятнали краски заката, а крылья, раскинутые во всю ширь, переливались всеми цветами радуги. Она была на высоте сотни человеческих ростов от земли и поднималась все выше, и для нее я был всего лишь точкой среди деревьев.

– Что там? – спросил Принц Роума. – Что ты увидел?

– Ничего.

– Отвечай, что ты увидел. Я не мог противиться ему. – Я увидел Летательницу, Ваше Величество. Тоненькую девушку в вышине.

– Значит, наступила ночь.

– Нет, – сказал я. – Солнце еще не зашло.

– Такого не бывает! У нее могут быть только ночные крылья! Солнце отбросило бы ее на землю!

Я заколебался. Я не мог заставить себя объяснить ему, как Эвлюэлла могла летать днем, ведь у нее были только ночные крылья. Я не мог сказать Принцу Роума, что рядом с ней летел Гормон, летел без крыльев, легко скользя в воздухе, держа в руках ее узкие плечи, помогая преодолеть давление солнечных лучей.

– Ну? – спросил он требовательно. – Почему же она летит днем?

– Я не знаю, – сказал я. – Для меня это загадка. Сейчас происходит много вещей, которые я не понимаю.

Принц, казалось, удовлетворился этим ответом.

– Да, Наблюдатель. Многие вещи теперь никто из нас не может понять.

И он снова замолчал. Мне хотелось позвать Эвлюэллу, но я знал, что она не может и не хочет сейчас слышать ничьих голосов, и поэтому я пошел навстречу заходящему солнцу к Перришу, ведя слепого Принца. А над нами, высоко в небесах, летели Эвлюэлла и Гормон, летели навстречу последнему сиянию дня, пока, наконец, не поднялись так высоко, что сделались невидимыми для моих глаз.

Путешествовать со свергнутым Принцем было нелегко. Его лишили зрения, но гордыня осталась, и слепота не приучила его к смирению. На нем были одежда и маска Пилигрима, но не доставало мягкости и благочестия. Под своей маской он все еще оставался Принцем Роума.

Когда ранней весною мы брели по дороге к Перришу, его свита состояла из меня одного. Я вел его по хорошим дорогам, по первому требованию развлекал рассказами о своей бродячей жизни, успокаивал, когда на него находила черная хандра. Взамен я получал очень мало, разве что уверенность в том, что всегда буду сыт. Все дают пищу Пилигриму. В каждой деревне на нашем пути мы останавливались в гостиницах, где его кормили, и мне, его спутнику, тоже давали пищу. Однажды в начале нашего путешествия он допустил оплошность, сказав хозяину гостиницы: «Не забудь покормить моего слугу». Слепой Принц не мог видеть того изумления, которое появилось на лице хозяина. После я объяснил ему ошибку, и в дальнейшем он называл меня спутником. Однако я – то знал, что оставался для него лишь слугой.

Погода была прекрасной. В Эйропе становилось теплее. Вдоль дороги стройные ивы и тополя покрывались листвой. Кроме, них, по всему пути из Роума тянулись пышные звездные деревья, привезенные во времена Второго Цикла. Эти деревья с листьями, похожими на голубые лезвия, выдержали нашу эйропскую зиму. Птицы возвращались с зимовок в Эфрике. Они носились над головой, щебетали, словно обсуждали между собой смену властителей в мире.