Семен Слепынин - Мальчик из саванны

После долгой разлуки

"Призрак" вернулся через два с половиной года. На космодроме среди встречавших Иван с трудом узнал младшего брата. - Саня! Ты ли это? Ну и вымахал же! Они крепко обнялись. - Ого, и усы намечаются! - весело изумлялся Иван.- Прямо жених! От него не укрылось, что Санины щеки чуть порозовели при этих словах. "А что, может, уже и влюбился. Не мальчик - семнадцать скоро..." Торжественное заседание во Дворце космоса транслировалось на всю Солнечную систему. Но доклады участников экспедиции Саня слушал не очень внимательно: самое главное Иван рассказал ему еще там, на космодроме, в первые часы после встречи. О чудовищных пространственно-временных вихрях и водоворотах, едва не поглотивших "Призрак". О неистово пылающих безднах Полярной звезды, где безвозвратно сгинули все запущенные зонды. О диковинных планетах, самую загадочную из которых нарекли Надеждой - так звали любимую Ивана, погибшую в звездном рейсе за полтора года до того, как первобытный мальчик Сан очутился в гравитонном веке... В Байкалград братья прилетели ранним утром. Над знакомым водоемом еще стлался туман, и роса осколками звезд блестела на траве. Цвела черемуха, топольвеликан окутался, словно зеленым дымом, молодыми и клейкими листьями и звенел весенними птичьими голосами. "Дома! - счастливо вздыхал Иван.- Наконец я дома!" Стоявший у порога Афанасий сделал замысловатый старинный реверанс, чуть не упав при этом, и напыщенно произнес: - Рыцарю дальних странствий мой почтительный поклон. - Ну и Афанасий! - качал головой Иван.- Где ты этого нахватался? Опять же в средневековых романах? Смотри, свихнешься на них. Кабинет хозяина Афанасий содержал в отличном состоянии. На столе лежала стопка добытых им редких книг. Среди них самым ценным приобретением была "Божественная комедия" Данте. Иван листал книгу и был счастлив, как ребенок, получивший новую игрушку. Потом посмотрел на Афанасия и строго спросил: - Не украл? - Никак нет! - с достоинством ответил кибер и прищелкнул каблуками.- Обменял у библиофила из Варшавы Виктора Ситковского. - Сейчас проверю. Помнится, ты как-то стащил у него две книги. Иван связался с Варшавой и выяснил, что на этот раз состоялся честный обмен. После завтрака братья поднялись в мастерскую. - Вижу, ты не сидел сложа руки,- одобрил Иван, разглядывая многочисленные этюды и картины. Особенно ему нравилась "Наездница". - Кто это верхом на лихом коне? - заинтересовался он.- О, да это же хохотунья Зина! "Не такая уж хохотунья",- хотел сказать Саня, но промолчал. Он чувствовал, что всадница не получилась. Даже конь у него мыслящий. А психологический портрет человека - плоский, однозначный. Как ни бился художник, не удавалось ему передать текучесть и неуловимость Зининых настроений. Временами - и это было для Сани необъяснимым - девушка казалась веселой и грустной, доброй и гневной, нежной и строгой. И все это одновременно! Все это сливалось в ней в единое целое, как цвета в радуге или краски в закатном небе. Зина догадывалась: юноша влюблен в нее. Это льстило девушке, радовало ее и в то же время... забавляло! Она поддразнивала Саню, прикидываясь кроткой и нежной. И вдруг взрывалась звонким смехом, способным ужалить и не такое легкоранимое самолюбие, как у Сани. Смешное, неуклюжее в нем она умела подметить удивительно метко. Но долго обижаться Саня не мог. Обида проходила и он снова смотрел на Зину с восхищением - так прекрасны были ее смеющиеся глаза, ее летящие черные брови... Иван решил устроить себе нечто вроде каникул и полностью доверился Сане, желавшему показать звездному скитальцу "неведомую планету". - Такой планеты ты не найдешь и за миллионы световых лет отсюда,- говорил Саня. Каждый день они отправлялись по новому маршруту, и Иван не узнавал порой знакомых мест - так многое изменилось за два с половиной года. Однажды приземлились в густой роще. Иван не знал даже, на каком они материке: кабину гравиплана юноша так зашторил, что старший брат не мог видеть проносившиеся внизу ландшафты. Иван вышел из рощи и очутился на берегу тихой реки. За ней открывались щемящие, повитые голубизной дали. Под косыми лучами восходящего солнца сверкали луга, в чистом небе плыли алые голубые облака. - Куда же ты меня затащил? - воскликнул Иван.- В какую райскую страну? - Догадайся. Может, тебе подскажет вот этот пока единственный в своем роде город. Он не висит на месте, а передвигается на волнах тяготения, как на морских волнах. На аквамариновом горизонте, меж кучевых белобоких облаков, Иван разглядел сказочный воздушный город, издали похожий на старинный морской корабль с туго надутыми парусами-секторами и бушпритом-энергоприемником. Даже транспортные эстакады между секторами и зеленоватым корпусом тянулись наподобие мачт и такелажных снастей. Удивительный город почти не отбрасывал тени: "днище" его светилось голубизной, сливаясь с красками неба. Иван морщил лоб: где он видел это чудо гравитонного градостроительства? - Вспомнил! Это же Рязань! Но когда успели?! Я же видел все это в макете... - Пока вы там проделывали всякие штучки со временем, люди не теряли его даром,улыбнулся Саня. Не раз после этого прилетали братья в лесостепь, где шумели травы с медовыми запахами, где по синему горизонту плыл, соперничая белизной с облаками, многопарусный дивный город-бригантина с двухмиллионным экипажем. Они ходили по лугам, отдыхали в прохладных рощах. Иван с удивлением узнавал в младшем брате другого человека. От детской "первобытности" не осталось и следа. Перед ним был современный юноша, немного, правда, застенчивый и с грустинкой в глазах, но с ясным и счастливым ощущением жизни. Однако что-то в нем осталось и от прежнего Сана. Что-то очень редкое и ценное, помогавшее ему видеть и воспринимать мир иначе, чем другие люди,- глубже, своеобразней, одухотворенней. "Мудрость двух эпох",- вспомнились Ивану слова психолога. И слушать младшего брата было интересно. Было в его словах что-то свое, какие-то искорки и соки образной речи. - Постой! - осенило Ивана.- Уж не пишешь ли ты стихи? Саня смущенно признался: есть такой грех. - Покажешь? - Не знаю... Однажды они сидели на зеленом холме и долго, до хрипоты, спорили об искусстве, о музыке. Иван был задет за живое: он почувствовал, что в этой области порядком поотстал от Сани. Спор закончился весьма неожиданно. На весь этот день синоптики запланировали в среднерусской полосе сухую, солнечную погоду. Но в их небесном механизме, в этом хитром переплетении силовых полей, внезапно что-то разладилось. Какой-то циклон вырвался из-под контроля и пошел гулять по степи, как Соловей Разбойник. Он свистел ливнями, встряхивал землю громами, полосовал небо сабельными взмахами. Братья вскочили на ноги и ошарашенно глядели на обступившую весь небосклон тучу, исчерканную ветвистыми молниями. Потом все поняли и расхохотались. Разгоряченные и потные, они запрокидывали лица навстречу освежающему дождю, ловили ртом тугие струи. В разрывы туч глянуло солнце. Но ливень от этого только разъярился. Он гудел, ликующе барабаня по траве. Веселились и братья. Они скакали по лужам, как малыши. Взметывая брызги, что-то кричали друг другу, ничего не слыша и почти ничего не видя,- все исчезло в серебряном кипении ливня, клекоте воды и сиянии брызг. Ливень прекратился так же внезапно, как и начинался. Синоптики прекратили циклон, усмиренная туча сконфуженно уползала за горизонт. И снова в небе ни облачка. Один лишь город-бригантина сверкал в синеве своими парусами. - До чего хорошо, черт побери! - восклицал освеженный дождевым душем Иван. День этот надолго запомнился братьям. В августе их вылазки на природу прекратились. В "Космосе" - гигантском сооружении, повисшем между Землей и Луной,- создали лабораторию искусственных коллапсаров, и Яснов стал ее руководителем. Дома он опять засиживался в своем звездном кабинете до глубокого вечера. Работа приносила Ивану радость. Но брату своему он все же чуточку завидовал. "Саня,- говорил он себе,- познал высшее счастье - счастье художественного творчества..." Осенью юноша начал новое полотно "Бригантина", где задумал в необычном освещении изобразить городпарусник. Город этот волновал воображение Сани, казался символом великого века, бережно хранящего связи с прошлым. - Наконец-то! - радовался Денис Кольцов, посетивший мастерскую ученика.Наконец-то ты повернул от суховатого реализма к парусам романтики. Сколько раз говорил тебе, что романтизм - твоя стихия. А это кто? - спросил он, разглядывая стоявший рядом с не-оконченной "Бригантиной" портрет.- О, это же Юджин Вест, твой коллега!.. Однако ты его не пощадил! С картины, казалось, глядел волевой человек с лицом твердым и решительным. Но в ленивом прищуре глаз, в из глубине угадывалось нечто сибаритское, из- неженное. - Мужественный, волевой лентяй! - с жесткой усмешкой подытожил свои впечатления учитель.- Да, не пощадил ты своего друга, не пощадил. Во второй полусфере мастерской Денис Кольцов увидел дымчатый занавес. За ним угадывалась какая-то картина. - Новый пейзаж? - спросил художник. - Да. - Пока секрет? Саня кивнул и с грустью подумал, что секретом картина останется, видимо, навсегда. Секретом для всех, а для него самого - загадкой. Работал он над ней уже два года. Работал упорно, не щадя себя, и в то же время словно отдыхал над ней, отводя душу. Однажды - это случилось год назад почувствовал, что картина ускользает из-под его власти, не подчиняется его разуму. Она будто сама водила его кистью. Но самое удивительное: это воспринималось не как рабство, а как высшая свобода. Такую же раскованность Саня ощущал, когда писал "Свет и тьму". Вот это его и настораживало: нет ли здесь опять какого-нибудь "первобытного" подвоха? Странная получалась картина, очень странная... Непонятная для самого художника, будет ли она понятна другим? Не раз порывался Саня смыть краски, очистить полотно. Но рука не поднималась. Вот и сейчас он стоял перед покрывалом и не знал, что делать. Денис Кольцов подошел к юноше. - Готовься, Саня, к выставке. Могут, конечно, и поругать. Но на люди выходить пора. Предложим "Наездницу", два-три пейзажа и портреты. Жаль, что "Бригантина" не закончена. Выставка художников Азиатского континента открылась в Бомбее. Саня дважды побывал там и увидел немало хороших картин. Но и свои полотна, особенно пейзажи, считал достойными приза. Засыпая накануне знаменательного дня - дня присуждения призов, Саня представлял, как его картины, одобренные в Бомбее, уже летят в Венецию - на выставку всемирную. А там глядишь.. В разгулявшемся воображении возникло заветное "Золотое кольцо". Стать лауреатом "Золотого кольца"! Эта мысль показалась такой несбыточной и сумасбродной, что Саня рассмеялся. Заснул он с улыбкой: в успех на выставке зональной он, во всяком случае, верил. В день присуждения призов они сели перед экраном и подключились к Бомбею. На специальной платформе за круглым столом уже расположились члены жюри искусствоведы и художники, накануне подробно обсудившие между собой все полотна. Денис Кольцов отсутствовал, так как среди участников выставки было немало его учеников. Платформа плыла из одного зала в другой, останавливаясь перед полотнами, достойными внимания. К удивлению Ивана, Юджин Вест, работавший куда меньше Сани, получил почетный приз. Телезрителям показали этот приз - бюст Леонардо да Винчи из меркурита редчайшего минерала, найденного пока лишь на Меркурии. Саня повернулся к брату. "Ай да Юджин!" - говорил его взгляд. Но вот юноша снова взглянул на экран, и улыбка мигом сбежала с его лица: платформа вплывала в зал, где находились его картины. Члены жюри начали, казалось бы, с похвал, отметив зрелое мастерство юного художника, его высокую технику. "Далась им эта техника",- с неудовольствием подумал Саня. Говорилось и о таланте, заметном в отдельных деталях. Кто-то из членов жюри уточнил: "Талант, закованный в цепи подражательности". Его поддержали, заговорили о вторичности не только в манере письма, но и в самом видении мира. И уж совсем холодом обдали чьи-то слова: "Заданность замысла, спокойствие дисциплинированного мастерства..." О чем еще говорилось? Саня плохо слышал и почти ничего не видел. Словно туман опустился на глаза, уши заложило ватой. Понял лишь, что ни одна картина не удостоилась приза... - Крепись, малыш,- услышал он голос брата.- У тебя еще все впереди. - Я что... Я ничего,- вяло ответил Саня и ушел в свою комнату. Сел, глядя в камин. Перед ним вдруг открылась беспощадная правда о своем творчестве. "Вторичность... цепи подражательности..." - эти жестокие, но верные слова не выходили из головы. Так было с красивенькой "Зимней сказкой", так и теперь... "Меня просто жалели. Из жалости говорили о таланте. Вот Юджину все дается легко, потому что он действительно талантлив. А я бездарность. Трудолюбивая бездарность". Вспомнилось детство, когда он вот так же сидел перед камином и думал: "Зачем я здесь?" В душу снова заползала мысль о своей ненужности, "первобытности". Шесть лет он занимается живописью. А чего добился? Научился красиво, "технично" копировать натуру. Но с этим справится и Афанасий, если его как следует поднатаскать... Правда, в мастерской, за дымчатым покрывалом, стоит еще одна картина. Ее пока никто не видел. "И хорошо, что не видел",- подумал Саня. Сейчас она представилась не только странной, но и сумбурной. В лучшем случае банальный пейзаж. Утром Иван, взглянув на осунувшееся лицо брата, предложил: - Ты пока отдохни от картин. - Я к ним больше вообще не прикоснусь. - То есть как это не прикоснешься? Ты же художник по натуре. Другое дело, что отдохнуть, конечно, надо. Давай-ка возобновим наши походы, поговорим о живописи, о музыке, о стихах. Кстати, покажешь мне когда-нибудь хоть одно свое стихотворение? Он взял неохотно протянутый Саней лист с чуть светящимися буквами, отпечатанными на светографе, и прочитал: Когда в лесу - глухом, угрюмом Костер впервые запылал, Далекий пращур и не думал, Что первым космос штурмовал. Колумб межзвездных поколений! В полете смелом меж светил Ты вспомни тех, кто сумрак древний Огнем впервые осветил. - А мысль не дурна! - воскликнул Иван.- Но вот по форме...- он чуть замялся.Стихи мне кажутся несколько старомодными. Они неплохо выглядели бы где-то в веке двадцатом, даже девятнадцатом. - В моем веке,- Саня опустил голову.- В каменном. - Тоже мне максималист нашелся! - Иван рассердился не на шутку.- Или все ему подавайте, или ничего! Или Цезарь, или никто! А до Цезаря в живописи надо трудиться и трудиться. Искать себя, рвать цепи зависимости и подражательности. И не переживай ты так свою временную неудачу. У кого их не бывает? А стихи, конечно, пиши, хотя, на мой взгляд, ты все-таки не поэт, а художник. "Не поэт и не художник",- уныло думал Саня, оставшись один в своей комнате. Он сидел перед камином и бесцельно ворошил пылающие головешки. Лист с красиво напечатанными стихами бросил в огонь. Пластиковая бумага долго сопротивлялась. Чернела, шевелилась, корежилась и наконец вспыхнула. "Вот и все,- подумал Саня.Так бы и с картинами..." И вдруг холодным потом прошибло: он же давал стихи Зине! - О, да ты еще и поэт! - удивилась девушка. Но, прочитав, ничего не сказала, видать не хотела огорчать... Только улыбнулась, показав свои ровные и красивые, как у Антона, зубы. Мысль о зубах окончательно доконала Саню. Он вспомнил, как стоял тогда перед Зиной и широко ухмылялся,- этакий зубастый дикарь, довольный своими бездарными древнекаменными виршами... От этого воспоминания Сане стало так больно, что он застонал. Собственная жизнь в гравитонном веке показалась ему не только никчемной, но и постыдной. Первобытный! Нелепый обломок прошлого!.. Его жизнь жалка и бессмысленна в этом мире, где заняты все своим делом. Все ли? За эту мысль Саня поначалу ухватился, как утопающий за соломинку. Он вспомнил о так называемых "вечных туристах"... Не о тех, кто после упорных трудов и напряженных творческих поисков уходил в леса и луга или совершал турне по планетам Солнечной системы. "Вечными туристами" называли людей, ни к чему не прикипевших душой, работавших с прохладцей - лишь бы выполнить необременительный трудовой минимум. Много времени они проводили в развлечениях - путешествовали по континентам Земли, по городам Марса, Ганимеда, Венеры, охотились на искусственных зверей в густо разросшихся джунглях Луны. Таких людей было немного, и обузой для общества они не являлись, хотя частенько и становились мишенью юмористов и сатириков. Саня знал: как выходец из далекой эпохи, он мог бы стать пожизненным, "вечным туристом", не вызывая обидных усмешек. К нему отнеслись бы с пониманием. Но жить "просто так", не отдавая себя людям? Жить впустую?.. Этого Сан и представить не мог. "Вечный" туризм представился ему засасывающей дырой, черной ямой... Так где же выход? На другой день после завтрака Саня сказал: - Слетаю в "Хронос". - Конечно! - согласился Иван.- Посидишь у хроноэкрана, развлечешься. Для сотрудников "Хроноса" Саня всегда был желанным гостем. Посидев у хроноэкрана, понаблюдав за жизнью в ареале, за перелетами птиц и поведением зверей, он обычно прилетал домой к обеду или вечером. Но в этот вечер в кабинете Яснова из видеооблака возник Октавиан и спросил: - А где наш питомец? Что-то давно его не видно. - Как? - удивился Иван.- Он не был у вас? Но ведь он полетел в "Хронос"! - Его охватило беспокойство. Не вернулся Саня и на другой день. Неужели опять сбежал? Объявлять розыск было неловко - не мальчик, семнадцать уже парню. А если что-то случилось? Подождав до полудня, Яснов обратился в Спасательную службу. Попросил начать поиски.