Дин Кунц: Душа тьмы

— Нам обоим нужны деньги. Особенно мне.

— Есть вещи поважнее денег.

Ассистент, выносивший оборудование из комнаты с гексаграммами на стенах, оттолкнул нас с дороги.

— Важнее денег?

— Так говорят...

— Только не в этом мире. Тебя неправильно информировали. Нет ничего важнее денег, когда являются кредиторы или когда приходится выбирать — жить в нищете или в богатстве.

— Иногда мне кажется, что ты слишком циничен, — сказал Харри, поглядев на меня одним из тех отеческих взглядов, право на которые я унаследовал вместе с его фамилией.

— С чего бы это? — спросил я, застегивая пальто.

— Похоже, из-за того, что они пытались сделать с тобой. Ты должен об этом забыть. Больше общаться. Встречаться с людьми.

— Я так и делал. Но, видимо, совсем их не люблю.

— Есть одна старая ирландская легенда, в которой говорится...

— Во всех старых ирландских легендах говорится об одном и том же. Послушай, Харри, все они, кроме тебя, пытаются меня использовать. Хотят, чтобы я выслеживал, не спят ли с кем-нибудь другим их жены, или обнаруживал любовниц их разлюбезных муженьков. А если приглашают меня на свои вечеринки, то единственно затем, чтобы я продемонстрировал им пару забавных трюков. Мир сделал меня циничным, Харри, и укрепляет на этих позициях. Так что давай поведем себя разумно и подзаработаем на моем цинизме. Вполне вероятно, что, если какой-нибудь психиатр сделает меня вполне счастливым и примирит со мной же самим, мой талант попросту исчезнет.

Я вышел прежде, чем он нашелся с ответом, и когда закрыл за собой дверь, мимо меня на каталке провезли Ребенка. Его пустые глаза были устремлены на светлый потолок.

Снаружи продолжал падать снег. Волшебные искорки. Кристальные слезы. Сахар с небесного пирога. Я старался выдумать побольше милых метафор — может быть, желая доказать, что не так уж циничен.

Я сел в ховеркар, кивнул морскому пехотинцу, который его пригнал, и, резко развернувшись, выехал на улицу. Белая пелена падающего снега сомкнулась позади, скрыв из виду здание ИС и все, что я стремился оставить позади...

Книга лежала рядом со мной — суперобложкой вниз, потому что там ее портрет. Я не хотел видеть янтарные волосы и капризно изогнутые губы. Эта картинка была мне отвратительна — и непонятно почему зачаровывала.

Я включил радио и прислушался к скучному голосу диктора, одинаково приятным тоном ведавшего об излечении рака и гибели сотен людей в авиакатастрофе. “Сегодня днем Пекин объявил о создании оружия, эквивалентного Сферам Чумы, оно запущено вчера Западным Альянсом...

(“Па-чанга, па-чан-га, сисе, сисе па-чанга”, — вплеталась в обзор новостей латиноамериканская музыка, передаваемая по другому каналу.)

...согласно азиатским источникам информации китайское оружие представляет собой серию платформ...

(“Са-баба, са-баба, по-по-пачан-га”.)

...за пределами атмосферы Земли, способных запускать ракеты, содержащие вирулентный мутированный возбудитель проказы, который может заразить обширные территории...

(Гайморит можно за час безболезненно вылечить в клинике на Вест-Сайд, уверяла меня другая станция.)

...Новые маоисты заявили сегодня, что они уверены..."

Я выключил радио.

Отсутствие новостей — уже хорошие новости. Или, как большинство людей могли бы сказать в тот славный год: все новости — плохие. Угроза войны так ощутимо нависла над миром, что у Атланта наверняка трещала спина. По сравнению с восьмидесятыми и девяностыми годами двадцатого века — периодом мира и доброй воли — последние четырнадцать лет были ужасны, потому-то юные борцы за мир и настроены столь воинственно. Они никогда не знали мира и жили с убеждением, что власти предержащие всегда связаны с оружием и разрушением. Возможно, будь они постарше и успей застать времена до холодной войны, их пламенный идеализм превратился бы в отчаяние, как у большинства. В последние предвоенные годы я был еще слишком мал, но едва достигнув двух лет, умел читать, а в четыре года говорил на четырех языках. И уже тогда боялся. Теперешний хаос прямо-таки сводит меня с ума.

Много чего случилось. Угроза всепланетной эпидемии чумы. Ядерный инцидент в Аризоне, унесший тридцать семь тысяч жизней, — чудовищная цифра, неспособная даже вызывать эмоции: поистине, смерть одного — трагедия, смерть тысяч — статистика. Ищейки Андерсона успели заразить половину страны, прежде чем люди из биохимических подразделений смогли усмирить продукт собственного эксперимента. И конечно же, творения лабораторий ИС-комплекса, их ошибки — несчастные создания, которых отсылали гнить в лишенные света клетки под предлогом необходимости “постоянного профессионального лечения”. Так или иначе, я выключил радио.