Дин Кунц - Душа тьмы

Я шел по коридору, не надеясь, что он слишком долго будет пустовать, а потому горел нетерпением узнать хоть что-нибудь о моем положении, прежде чем кто-либо меня увидит. Шел, цепляясь за стену, едва переставляя ноги. И когда впереди показался высокий человек в форме и вскрикнул в удивлении, я упал...

А очнулся в той же самой комнате, в той же самой кровати, с поднятыми металлическими ограждениями. Однако кое-что изменилось. Комната была ярко освещена, возле кровати дежурила сиделка, седая матрона с приятным лицом, на котором отражалась крайняя озабоченность. У двери стоял часовой с расстегнутой кобурой на поясе. Зачем понадобились такие предосторожности, если я едва мог передвигаться, оставалось только догадываться. Морсфаген и врач в белом халате стояли справа от моей кровати и смотрели на меня. Во взгляде медика был профессиональный интерес. На лице Морсфагена читалась ненависть и звериная хитрость.

— Добро пожаловать назад, — сказал генерал.

— Я хочу пить, — выдавил я, осознав, насколько пересохло у меня в глотке.

Сиделка подала мне воду, и я моментально всю ее выхлебал. Льдинки хрустели на зубах, ранили десны, и все же вода была прекрасна. Лучше дорогого вина.

— Больше никакой воды, вообще ничего, пока мы не получим ответы на некоторые вопросы, — предупредил Морсфаген.

— Вперед, — разрешил я.

— Что случилось с Симеоном Келли? Я было удивился, но мгновенно осознал: они же не знают, что перед ними не Ребенок. А следовательно, не знают и еще многих вещей — что в свою очередь давало мне преимущество.

— Келли — это я.

— Нам не до шуток, — отрезал Морсфаген.

— А я и не шучу.

Генерал пристально посмотрел на меня:

— Объясни.

Я рассказал ему о том, как Ребенок исследовал природу Бога. Открытие, что во Вселенной нет никакого смысла, что Бог безумен и все такое, его, казалось, совершенно не тронуло. Может, он вообще не поверил мне? Нет, скорее уж мне не поверили доктор, сиделка и охранник; жесткий, холодный взгляд Морсфагена сказал лучше всяких слов, что он-то как раз поверил, — и не только поверил, но и сам пришел к точно такому же заключению некоторое время назад, хотя и не имел доказательств. Я понял, что в жизни Морсфагена не было места Богу, вере в Небеса, ад и воздаяние за грехи.

Я намеренно умолчал о том, как поглотил энергию Ребенка. Пусть думают, что вскоре все вернется к норме, тогда, возможно, постараются поскорее переселить меня в мое тело, где бы оно ни было.

Закончив рассказ, я спросил:

— Сколько времени прошло?

— Месяц, — ответил генерал.

Могло оказаться и хуже. Я уже готов был принять как должное “годы”, так что счел ответ Морсфагена подлинным благословением. За месяц много чего могло произойти, но Мелинда, вполне вероятно, еще ждет меня. Харри жив. Мой дом не продан за долги. Да, все можно было вернуть к норме.

— Хочу свое тело, — сказал я. Это был первый шаг к норме.

— Возможно, — сказал Морсфаген. Я посмотрел на остальных — поняли ли они всю жестокость этой насмешки? Никто из них, казалось, не обратил внимания. Или это условие их работы — не обращать внимания?

— Что значит — возможно?

Сказанные голосом Ребенка, слова эти прозвучали зловеще, хотя на самом деле мною владел страх.

— Возможно, — бесстрастно произнес генерал, — для нас всех будет лучше, если никто за пределами этой комнаты никогда не узнает, что вы выздоровели и готовы вернуться в свое тело. Куда меньше проблем — вы будете работать на нас, а нам не придется платить за это. Сдается мне, это неплохая идея.

Сиделка не слишком вникала в суть происходящего, но на ее лице отражалось полное согласие с Морсфагеном.

Доктор считал удары моего пульса, прослушивал легкие, осматривал глаза и уши, игнорируя все вокруг.

Часовой имел такой же невозмутимый вид, как и Морсфаген.

Я был один.

Но теперь на моей стороне выступали интеллект Ребенка, усиливавший мой собственный, и хитрость, которой я прежде не обладал. Морсфаген думал, что знает меня: парень, мол, несдержан и остер на язык, но не слишком сообразителен. А я изменился и теперь был не менее опасен, чем он сам.

— Тут есть одна проблема, — сказал я.

— Какая?

— Я говорил вам, что мне понадобится целый месяц, чтобы побороть собственное безумие и освободиться от сумасшествия Ребенка. Я чуть снова не потерял рассудок, пробиваясь наружу через ландшафты его подсознания. Вы сканировали на этом уровне?

Он кивнул, но ничего не сказал.

— Теперь, если я останусь в этом теле, поблизости от его разума, то опять впаду в безумие — и на этот раз оно будет перманентным. Я уже не смогу восстановиться.