Аноним Луиза-Франсуаза - Серпомъ по недостаткамъ (целикомъ)

А Россия... Россия не успевала. К патронному голоду добавится моторный, нехватка магнето заменится отсутствием горюче-смазочных и усугубится пропускной способностью дорог. Временами мне хотелось выть, глядя на сухие цифры отечественных промышленных объёмов. Инженеры и промышленники Европы учились быстро, и технологический отрыв нулевых был преодолён уже в начале десятых годов. Лучшие мастера, квалифицированные рабочие, развитая инфраструктура - русские товары были конкурентноспособны только до тех пор, пока оставались передовыми. Что прошло слишком быстро. Не то, чтобы меня это теперь беспокоило. Министра промышленности, электричества и горного дела Восточной Республики Алехандро Волкова.

Возможно, кто-то мог бы назвать меня предателем. Я представлял, сколько будет сказано о Волкове в салонах и гостиных Петербурга в ближайшие пару лет. Но ещё лучше я представлял, что ждет Европу в ближайшие годы. Подстегнутый технический прогресс вряд ли смягчит последствия тотальной войны - а вот усугубить их он может. В этом я был уверен - а еще в том, что двести сорок тысяч русских не станут жертвами этого безумия. Ну, хоть что-то...

Около трех пополудни я вышел из гостиницы. Солнце еле-еле начало клониться на запад. Хотя война, вроде бы, уже была объявлено, Одесса ее не заметила. Признаться, я все-таки думал увидеть что-то, хоть отдаленно напоминающее кадры кинохроники начала Великой Отечественной. Но нет, на улицах не было не то, что военных патрулей, но даже и полицейских. Спешили по своим делам обыватели, шустрили вездесущие босоногие мальчишки, неспешно прогуливались солидные господа и дамы под кружевными зонтиками. Единственным признаком оживления была компания гимназистов, что-то шумно обсуждавших - но была ли причиной дискуссии объявленная война или же очередные опереттки местных театров, узнавать я не хотел.

Практически инкогнито, без какой-либо помпы я, не торопясь, спускался к порту. Спешить было некуда, до отплытия оставалось около четырёх часов. Погода была чудесной, и мне хотелось запомнить последний день в России именно таким - летним, томящимся в ленивой южной неге, в цветах зелёно-белых акварелей, полный чириканьем птиц в садах и парках, стрекотанием кобылок и гудением шмелей и тяжёлых жуков.

Уже спускаясь с Николаевского бульвара я, наконец, понял, что последние пару минут казалось таким странным и нервирующим. Отдаленный, все нарастающий гул уже перестал быть похожим на недовольное гудение рассерженных майских жуков. На него никто пока не обращал внимания, и даже у меня ушло несколько дополнительных секунд на осознание происходящего.

Гавотти... Не знаю, был ли известен в моей прошлой истории этот итальянец. Фанат авиации, наверняка он должен был разбиться на очередном деревянном аэроплане. Но я изменил его судьбу - и он уже вошел в историю как отец боевой авиации. Точнее, как изобретатель бомбового прицела, конструкция которого, без значительных изменений, сейчас стояла на готовящихся сбросить тонны смертельного груза многих сотен аэропланов.

По правде говоря, это было чистое умозаключение. Об это не было ни слова в утренних газетах, ни намёка в гуляющих по городу слухах и сплетнях. Но я был уверен, что в небесах над границей России сейчас летят сотни, если не тысячи бомбардировщиков - цифры по авиационному машиностроению Германии и Австро-Венгрии я помнил. В среднем они в первом квартале тысяча девятьсот пятнадцатого выпускали двенадцать авиамоторов. У нас, кстати, производилось десять.

Вот только они их производили в день. А Российская Империя - за месяц.

На эти пустопорожние размышления ушло ещё много драгоценных секунд. На залитых солнцем одесских улицах пятнадцатого года происходящее казалось невозможным. Невозможным даже гостю из следующего века. Только когда глаза уже начали различать силуэты приближавшихся самолётов, я вышел из оцепенения. И побежал к Новой гавани, где стоял ждущий меня пароход до Монтевидео.

Лишь только я слетел с лестницы, как пронзительный свист прорезал воздух и тяжелый удар раздался где-то вблизи. Где-то позади упала первая бомба. Молодая девушка захваченная бомбардировкой врасплох, скатилась по ступеням, опрокинутая воздушной волной. Через несколько мгновений свист и взрывы бомб слились в один ужасающий грохот. При каждом новом взрыве поднимались столбы пыли. Воздух мгновенно стал тяжел, запахло порохом и угольным дымом. Когда нарастающий свист приближался, приходилось открывать рот и затыкать уши, иначе, казалось, могли полопаться барабанные перепонки.