Александр Абрамов - 02-Всадники ниоткуда (Сборник)

— Я провожу тебя, — сказал я.

— И я, — присоединился Вано. — Охота на «Харьковчанку» взглянуть.

— Её уже нет. — Юрий Анохин-второй отворил дверь в тамбур. — Не провожайте. То, что со мной произойдёт, вы знаете: Юра это уже заснял. — Он грустно улыбнулся. — Я пока ещё человек, и мне, пожалуй, было бы неприятно такое любопытство.

Он вышел и уже из-за двери помахал мне рукой.

— Не сердись. Юрка, за мистификацию. Или за розыгрыш — как тебе больше нравится. А с пари не обманываю. Ещё скажу тебе, что обещал, как условились.

Никто долго не решался заговорить после его ухода. Дыхание смерти, где-то поджидавшей на ледяной дороге, казалось, проникло и к нам. Что ни говори о моделировании и синтезации, а он всё-таки был человеком!

— Жалко, — вздохнул наконец Толька, — наверно, они уже летят…

— Брось, — остановила его Ирина, — не надо.

Но молчать уже не хотелось.

— Случится такое, опять запсихуешь, — скривился Вано, должно быть вспомнив своё приключение в Антарктике, и прибавил смущённо: — А я тебя поначалу и не узнал, Юрка. Мне тот посмышленее показался.

— Всем показался, — ввернул Дьячук не то иронически, не то восхищённо. — Память как у библиотеки. С такой памятью жить да жить!

«А ему, наверно, очень хотелось жить».

Я подумал, он ответил:

— А я полено, по-твоему? «Хотелось»! Мне и сейчас очень хочется жить.

Все прозвучало у меня где-то в сознании. Я не сочинял, не придумывал, не воображал. Я слышал.

— А где ты сейчас? — так же мысленно спросил я его.

— На ледяном шоссе. Кругом белым-бело. А снега нет. А впрочем, какая разница? До фонаря, правда?

— Страшно?

— Немножко. И всё-таки не из пластмассы. Только ты меня не жалей и не думай высокопарно: ледяное дыхание смерти! Во-первых, штамп, а во-вторых, неправда.

— Ты же исчезнешь.

— Это не смерть, а переход в другое состояние.

— В котором тебя уже нет.

— Почему — нет? Просто не ощущаешь себя, как и во сне.

— Сон проходит. А у тебя?

— И у меня.

— Думаешь, вернёшься?

— Когда-нибудь — да.

— А если не уходить?

— Не могу.

— А ты взбунтуйся.

— Это сильнее меня, старик.

— Какой же ты человек после этого? Нет свободы воли? Нет?

— Пока нет.

— Что значит «пока»?

— Ты что шепчешь, Юрка, — стихи?

Я, должно быть, пошевелил губами, потому Ирина и спросила.

— Молитву он шепчет, — сказал Толька. — Да воскреснет Бог, и да расточатся врази его. У нас дьякон в коммуналке жил. Как напьётся, всегда так.

— «Врази»! — передразнила Ирина. — Пусть адмирал молится. А Юра поэт. Чьи стихи — твои?

Пришлось соврать.

— Блока. «Узнаю тебя, жизнь, принимаю и приветствую звоном щита!»

— Чью жизнь?

— А не всё ли равно? Даже синтезированную.

— Неточная формулировочка, — тотчас же вмешался он, — ортодоксы придраться могут. Живая, мол, собака лучше мёртвого льва. Девиз коллаборационизма. Призываешь к сотрудничеству с враждебной цивилизацией.

— Опять Томпсон. Надоело.

— Им тоже. Разобрались.

— Предполагаешь?

— Знаю.

— А что ты хотел мне сказать?

— То, что мы ещё встретимся.

— Почему же об этом наедине?

— Потому что так запрограммировано. Помозгуй. Нет нужды пока уточнять подробности.

— А хочешь честно?

— Что?

— Не восторгает меня сие. Отнюдь не восторгает.

— Ну, старик, это невежливо.

— А надоели мне все эти чудеса и фокусы! До зла горя надоели.

— Ты опять шепчешь что-то?

Это — вслух. Это опять Ирина.

— Пришибло его. Доведись до меня, я бы орал.

А это Толька. Почему-то Зернов молчит. И никто не замечает. Нет, заметили.

— Почему вы молчите, Борис Аркадьевич? Наш трёп надоел?

— Просто задумался. — Зернов, как всегда, тактичен. — А интересный эксперимент! Поразительный по замыслу: получить всю нужную им информацию через Анохина. Создать некий дубль памяти. Видимо, они пока ещё не воспринимают языковую, смысловую информацию непосредственно — ни акустически, ни оптически. Слово не доходит до них, ни произнесённое, ни начертанное. Доходит только переработанная человеком информация — мысль, образ.

— Но почему Анохин? Могли взять любого учёного.

Спросил, конечно, Толька.

— Неужели только потому, что его синтезировали первым? Какое значение может иметь порядковый номер?

— Порядковый номер, бесспорно, не имеет значения. Но первый опыт — да! И возможно, ещё потому, что образное восприятие у Анохина особенно ярко. У каждого оно есть, лишь выражено по-разному. Математик видит мир иначе, чем художник или музыкант, у поэта тоже своё поэтическое видение мира. Когда я говорю, допустим, «палка», у разных людей сознательно или подсознательно возникает свой образ. У одного — смутное воспоминание о боли, когда-то испытанной, у другого — о тросточке, увиденной где-нибудь на витрине универмага, у третьего — о суковатой дубинке грибника. А у тебя что мелькнуло, Анохин?