Александр Абрамов - 02-Всадники ниоткуда (Сборник)

Собак, впрочем, я отменил, плетки тоже. На самом большом плацу я собрал всех блок-боссов — типичнейших капо, с выражением жестокости и хамства на лицах. Они были в таких же серых мундирах, обшитых вместо галуна черной тесьмой. В отличие от «золотарей-галунщиков», в лагере их называли могильщиками. За голенищем у каждого торчала плетка. Плетки были первое, что я увидел. С них я и начал.

— Вынуть плетки, — скомандовал я.

Недоуменно, но послушно плетки были извлечены из сапог.

— Теперь выбросьте их на два шага вперед.

Перед строем мундирных блок-боссов легла почти ровная линия ременных треххвосток с медными наконечниками.

У меня в комендатуре был не то управдел, не то писарь, почти мой однофамилец Онэ. Он тут же вел записи для приказа. Если первое мое распоряжение вызвало у него, как и у всех, только недоумение, то последующее повергло в ужас.

— Плетки сжечь, а все плацы уложить дерном, — приказал я. — Пусть будут лужайки для отдыха.

Наступила глубокая тишина, которую Онэ прервал не сразу, но все-таки прервал.

— Пункт седьмой охранительного устава гласит: плетка с тремя хвостами считается непременным условием всякого наказания, — деревянным голосом произнес он.

— Пункт седьмой временно отменяется, — сказал я.

Онэ вскочил:

— Кем отменяется?

— Мной. Не задавайте лишних вопросов.

Молча стоял каменный строй блок-боссов.

— Почему вы ходите всюду с собаками? — спросил я.

Онэ снова подпрыгнул, как чертик из ящика.

— Пункт восьмой… — начал он.

— Пункт восьмой временно отменяется, — перебил я. — Собаки используются только за колючей проволокой. Никакой травли людей на территории лагеря. Все.

Так было покончено с плетками и собаками. Кроме того, я закрыл все карцеры — земляные норы без света и воздуха, ввел наблюдение за безопасностью работ на лесоповале и в шахтах и увеличил дневной рацион для рабочих. Порядок в столовых и лазаретах наводил Оливье. На большее я пока не рискнул, да и реформы вводил не для того, чтобы задобрить рабочих и вызвать у них признательность к новой начальственной метле, а с тем, чтобы внести некое смятение в умах, отсрочить тем самым подготовку мятежа. Мятеж не должен начинаться без участия и до вмешательства Сопротивления. Джемса я в бараках не нашел, но имя его в списках видел. Значит, Джемс был жив и, по-видимому, относительно здоров, потому что в больнице не числился.

Мой интерес к нему тотчас же привлек внимание Онэ: мои предшественники не интересовались заключенными.

— Вы знаете, кто этот Джемс Стил? — спросил он.

— Знаю, — ответил я хладнокровно. — Бывший редактор подпольной газеты.

Онэ сейчас же насторожился: что это я затеял?

— Собираюсь расширить канцелярию, — небрежно заметил я. — Объем работы увеличивается, один вы не справитесь. А из бывшего редактора может выйти хороший писарь.

Онэ промолчал. Он копил наблюдения для доноса. Кому? Больному Бриску, которого я замещал, или самому Бойлу? Бриск меня не пугал, но вмешательство Бойла могло сорвать мои планы. Онэ становился опасным, а наш раунд — решающим. Противника, как говорят на ринге, надо было нокаутировать.

Для начала я послал его в нокдаун:

— Вы готовите рапорт, Онэ? О моих действиях и через мою голову. Но учтите: первым об этом узнаю я.

Он взглянул на меня исподлобья, как бы оценивая мою угрозу.

— Вам еще не выносили смертного приговора? — спросил я.

— Н-нет… — заикнулся он.

— В таких случаях полицейских спасают. Переводят в другое место, как Минье, например. Так запомните: вас не переведут. Это я вам обещаю.

Я мог спокойно считать до десяти, как на ринге. С Онэ было покончено. Требовался кислород, и я его дал.

— Мне поручено, Онэ, любыми средствами, я подчеркиваю — любыми, поднять добычу руды и угля. Сделать это можно при помощи кнута и пряника. (Я перевел «кнут» как «плетку», а «пряник» как «плитку шоколада».) Мои предшественники предпочитали плетку, и добыча падала. Поэтому я решил попробовать шоколад.

По-видимому, он понял, потому что мое требование разыскать и доставить Джемса бросился выполнять сам. Сейчас предстоял разговор потруднее.

Джемс вошел в зеленой куртке каторжника: до полосатых местные Гиммлеры не додумались. Сначала я даже не узнал его, настолько он изменился. Работа в Майн-Сити действительно сокращала прирост населения.

— Садись, — сказал я, подвигая стул.

Он сел, не отводя устремленных на меня глаз. В них я читал презрение и недоверие.