Михаил Первухин - Зверь из бездны

— А ведь, в сущности, человек никогда не перестает быть глупцом. До смерти. Право!

— В чем дело? — насупился Кайо, думая, что эти слова относятся к нему и вызваны его упорным желанием производить раскопки на острове.

— В Нижнем Египте, когда я служил хедиву, — сказал Бернштейн, — я наблюдал сотни раз, как приманивают феллахи и арабы крокодилов, привязывая к берегу козу или собачонку. Крокодил идет на их голос.

— Ну, дальше!

— А мы, только что заботившиеся о том, чтобы прогнать крокодилов отсюда, тащим с собою собачонку, которая своим лаем способна разбудить не только крокодилов, но даже самого «негрского Атиллу» в его каменном гробу.

— Глупости! — оборвал его речь Кайо. — Ты, старый друг, с годами становишься ужасно болтливым. Принимайся за дело!

Повинуясь зову, немец действительно взялся за работу. Первым делом было соорудить на самом высоком пункте островка какое-нибудь подобие жилища: приближался период весенних дождей; не сегодня-завтра должны были начаться тропические ливни, и ночевать под открытым небом было совсем неблагоразумно. Но сооружение шалаша не отняло много времени: четыре ствола живых деревьев были пущены в ход в качестве основных столбов, для чего понадобилось только попросту срубить их верхушки на высоте человеческого роста. Потом из более тонких стволов соорудили перекладины, набрали травы, перекрыли ею сверху хрупкое сооружение, и если не хижина или шалаш, то все-таки порядочный навес оказался вполне готовым. Лучшего, в сущности, и нельзя было желать на несколько дней, потому что все были убеждены во вздорности затеи бельгийца и рассчитывали через два-три дня вновь пуститься в скитания.

Анри Кайо не терпелось немедленно приступить к раскопкам, и он, предоставив товарищам справляться с сооружением шалаша, бродил по островку, тут и здесь пробуя разрывать землю импровизированной лопаткой.

Работа его шла туго: верхний слой почвы островка состоял из напоминавших войлок корешков трав и ползучих растений, сплошь закрывших землю. Но за этим сравнительно тонким слоем находился рыхлый и влажный песок, местами перемежавшийся слоем мягкой слоистой глины.

Тут маленькая лопатка более или менее удовлетворительно исполняла свое назначение, но все же Кайо не удавалось вырывать более или менее глубоких «шурфов», потому что островок в своей большой части был низменный, лопатка очень скоро проникала на глубину уровня воды в реке, и тогда влага проступала наружу, наполняя яму. Бельгиец свирепо ругался, ожесточенно курил, проклинал Африку и перебирался на другое место, где снова брался за свой сизифов труд.

Ночь прошла благополучно, только перед утром вдруг по сооруженной вчера крыше шалаша забарабанил крупный дождь. Бернштейн проснулся и выбрался к месту, где у костра сидел, прикрыв плечи рваным одеялом, кафр Банга, державший между ног верный карабин с заткнутым пучком травы дулом.

— Костер потух, друг! — сказал немец, касаясь плеча кафра.

— Так погаснет скоро и наша жизнь! — глухим голосом ответил кафр.

— Кажется, там, на востоке, бушует гроза? — показал вверх по течению реки Бернштейн. В той стороне на черном горизонте от времени до времени вдруг небо окрашивалось в странный, фантастический иззелена-голубой цвет: где-то, быть может, за сотни километров, с оглушительным треском и грохотом, словно залпы тысяч орудий крупного калибра, бороздили небо грозные молнии, дочери тропической грозы. Но их грохота не было слышно здесь, на угрюмом островке низовья, ни самих молний не было видно, небо освещали только красавицы-зарницы.

Глядя на эту великолепную картину, Бернштейн вполголоса произнес строфу знаменитого стихотворения Гервега [4] Г. Гервег (1817-1875), немецкий социал-демократический поэт, публицист, переводчик, любовник жены А. Герцена Натальи. :

Ночи июльской царило Дальней грозы отражение, Вспыхнет и гаснет зарница, Мир осветив на мгновение…

— Что ты сказал, белый? — поднял голову кафр.

— Ничего, это я так… Говорю: гроза идет!

— Да, на нас идет гроза. Идет, надвигается страшная беда!

— А, ну тебя! — вспылил немец. — Что ты, ополоумел, что ли? Все каркаешь и каркаешь, как зловещий ворон! Я не узнаю тебя, Банга!

Кафр молчал. Он сидел в унылой позе, словно разглядывая что-то на земле, в золе потухшего, залитого дождем костра.

— Я видел этой ночью, когда вы все спали, моего брата! — промолвил он после минутного молчания.

— Приходил сюда? — встрепенулся Бернштейн. — Вплавь, что ли?