Арти Александер - «Дом»

– …Ловкач… эй, Ловкач? Сыграем сегодня партию? – Парень подмигнул проходящему мимо старику.

– Да, да, только вечерком. Сейчас хочу подышать свежим воздухом. – Старик махнул рукой и, дойдя до дверей, толкнул одну из них, выходя во внутренний двор с садом для прогулок.

Он был так стар, что забыл собственное имя и не помнил своей родни, хотя, странная штука, в остальном он все отлично помнил, у него был на удивление острый ум и до сих пор отличная реакция. Люди, работающие тут, не знали сколько ему лет, но стало привычной шуткой, что он переживет их всех, и что он тут был, когда еще не было этого дома в помине. А так как имени своего он не помнил, то за его любовь к азартным играм, особенно за привычку по вечерам раскладывать пасьянс, его прозвали Ловкач, хотя порой его звали и Аристократом, за его властные манеры и упрямство. Он и правда мог бы сойти за аристократа: высокий, худощавый, с выверенными движениями. Руки были утонченными, с удлиненными пальцами, хоть и узловатыми от старости, покрытые переплетением вен, но очень подвижными и чуткими, такие руки бывают у пианистов. Узкое лицо с четко очерченными чертами, с кустистыми бровями и ястребиным носом… Как правило, он всегда был немного хмурым и сосредоточенным, с таким же видом он обычно играл в шахматы со своими невольными «соседями-друзьями». У него был хрипловатый старческий голос и цепкий взгляд когда-то синих, а теперь выцветших до яркой голубизны глаз. Светлые рубашки, любые свободные штаны и… сапоги. Эти сапоги были единственным здесь, что он берег, и неизменно надевал каждое утро, несмотря на все уговоры переодеться в удобные тапочки и утверждения медперсонала, что вредно ходить в резиновых сапогах все время да и вообще дома в сапогах? Но он был непреклонен и упрямо цеплялся за свои сапоги, эти сапоги прожили с ним всю жизнь, и он не собирался от них отказываться, тем более что это напоминало ему о прошлой жизни.

Он помнил свой небольшой лесной домик и как ходил по болотам, исследуя местность, и маленькое зеркало с трещиной, что висело в ванной, он все собирался его заменить, да руки не доходили, и пение птиц по утрам… а больше всего он любил рыбачить. Бывало, встанешь на рассвете, возьмешь простую удочку, что-то перекусить, и до озера. Озеро было таким, как пишут в рассказах, большое, цвета неба, с лениво плывущими облаками, с серебристыми бликами. Он мог часами там сидеть, закинув удочку, и наслаждаться раскинувшейся картиной и приглушенными звуками просыпающегося леса. Глаза затуманились, затем остро сверкнули. И что, что теперь? Этот дом престарелых, словно тюрьма! Стены не дают вдохнуть полной грудью, где же чувство свободы? Стены, кругом стены и наблюдающие взгляды… даже в саду, в нескольких метрах от здания, уже видна стена, а вот возле дерева стоит один из «этих», в белой форме, приглядывает за ним. Он раздраженно фыркнул и свернул на одну из дорожек сада, чтобы скрыться от этого парня. Они говорили, что это для его же блага, сердце старика уже сдавало, и была угроза, что его хватит удар, и поэтому за ним надо приглядывать.

Кстати говоря, скоро ему должны были сделать операцию, и уже вживили чип-устройство, которое должно было подготовить его тело и само сердце ко вмешательству. Оставалось несколько дней подготовки, а пока он проводил время как обычно: по утрам – чай с лимоном и неизменно свежая газета, после – шахматы, прогулка по саду; порой он садился на скамейку и пытался представить, что он, как прежде, сидит на озере с удочкой, а вокруг шумит деревьями лес… но взгляд вечно наталкивался на стену, и он скрипел зубами. Ему здесь не место, что бы эти дураки с неизменно милыми улыбками ни говорили, а он сбежит! Он вернется к себе, и будет жить как прежде, где никто никому не мешал жить так, как хочется, а пока дни сменялись один за другим…

Вечер… тихое шуршание карт, доносятся звуки музыки из приемника, спокойной, умиротворяющей, и его губы слегка изогнулись в презрительной усмешке, опять они включили свою усыпляющую музыку. Нет, он не против спокойной музыки, но не такой же однообразной. Пальцы убыстрили свое движение, карты замелькали, ложась рубашками на стол, очередной пасьянс постепенно сходился, и старик время от времени удовлетворенно кивал сам себе. Тикали часы, карт становилось все меньше, и вот, ни одной не осталось. Бесшумно подошел один из работников дома, чтобы проводить его в комнату, где его собирались усыпить и что-то сделать с его старым сердцем.