Андрей Сульдин: Мудрость веков

- Сколько тебе лет?

Она посмотрела на меня своими большими глазами и ответила:

- По метрике - семнадцать. А по-настоящему - даже и не знаю. Возрастэто ведь прожитые годы, это события, которые помнишь, мелкие детали, оставшиеся в памяти...

- Тогда сколько же? - спрашиваю очень серьезно, обоснованно боясь иронии в своем голосе.

Глаза у Веры сейчас задумчивы, она погружена в себя. Кажется, даже не замечает, что рядом есть кто-то. Я жду, терпеливо жду ответа, и тут комната начинает кружиться в малиновом круговороте, сначала медленно, а затем все быстрее, быстрее, и я понимаю, что начинается новый приступ этой непонятной болезни, что сейчас мое тело начнет ломать боль, от которой нет спасения; Ее можно пережить, лишь погрузив сознание за край бытия. Но сквозь малиновый круговорот я еще успеваю запечатлеть, как через плотно сомкнутые губы Вера выдыхает тягучим старческим языком: - Запомни, отрок, лето тыща триста восемь десятое - знамение нашей победы!

Комната исчезает в темноте. Я сижу у костра, огонь лениво лижет толстые поленья. А рядом высохшая и побеленная временем старуха.

Волосы паклей торчат во все стороны, но большие глаза разумны и серьезны. Рот старухи медленно открывается в такт словам. Но она очень внимательно смотрит, как ее внучка, худенькая бледная девушка, длинной деревянной ложкой помешивает варево в котелке.

Девушка боится смотреть на меня, знаю, ей очень не хочется, чтобы я завтра ушел в свою деревню. Я благодарен ей за это, ведь мне тоже совершенно не хочется возвращаться домой - с огромной радостью остался бы в этой семье. Но ничего не могу поделать: мои малолетние дети без меня просто погибнут от голода.

Слова старухи проходят мимо меня. Они лишь рождают образывоспоминания. Я вижу события совсем недавних дней: кишащую неприятельской конницей степь, оскаленные лица, слышу рвущие душу звуки боя.

Небо черно от стрел, они водопадом сыплются на русские дружины, укрывшиеся толстыми щитами. Под прикрытием такой защиты вперед продвигаются стрельцы с неуклюжими самострелами. Мои пальцы тянут неподатливую тетиву, вкладывая в углубление тяжелую металлическую стрелу... Она способна пробить не только щит кочевника, но и прочные доспехи. Есть у нас оружие и пострашнее: гигантскую тетиву натягивают десятки людей, и швыряет она в нападающих огромные бревна...

Я ухожу на рассвете. Спину мне сверлят влюбленные глаза девушки, которая спасла меня - залечила мне глубокую рану на шее, но не оглядываюсь. Знаю: стоит мне еще хоть раз их увидеть, то не смогу сделать дальше ни одного шага. И чувствую: я, конечно, переживу эту невысказанную обиду, но потом буду жалеть всю свою жизнь об этом.

Время летит галопом... На сельской улице, во дворах и на своих клочках земли падают от голода люди. Хлеб сгорел - было знамение небес, но люди не послушались и сеяли. А земля обманула, она прокалилась от солнца, зной выжег последнюю влагу, и всходов не было. Люди ели жухлую траву и кору деревьев, почерневших от жары, а воду доставали, спускаясь в самые глубокие колодцы. Весь скот попадал, лишь в соседском дворе каким-то чудом уцелели две курицы.

А мы врываемся в усадьбы помещиков, пускаем красного петуха, забираем добро и уходим в леса. За нами снаряжают войска, мы гибнем тысячами, но нам все нипочем. Мой товарищ постоянно пытается что-то мне сказать, но я не понимаю его мимики. А слов у него нет - вырван язык. Тот тоже клеймен разорваны ноздри, у другого - нет уха.

Вдоль дороги на деревьях тесно от повешенных, птицы трещат день и ночь, но мы сидим в засаде: верный человек сообщил, что по этой дороге пойдет преследующий нас отряд.

...Пуля меня миновала, а сыпняк ударил в спину. Я мечусь в бреду, в госпитале, и врач, стоя надо мной, говорит: он до утра не доживет! Но сестричка в белом халате, лицо которой я иногда вижу сквозь туман в глазах, выхаживает меня.

Но судьбе еще недостаточно испытывать меня. Я увижу и газовые камеры с зарешеченными сверху окошками, и жирную копоть из труб крематория. Успеваю еще насладиться сладким воздухом победы и покайлить замерзший навечно грунт... И всегда, когда боль снедала тело, кровоточили раны и болезни рвали меня, всегда рядом появлялась добрая девичья душа. Она исцеляла меня, ничего не требуя взамен, лечила лишь по праву долга и сострадания. И уходила, наверное, туда, где люди больше нуждались в ее помощи.

...Я открываю глаза и вновь вижу напротив себя Веру, пояперевшую кулачком щеку. Девушка задумчиво молчит давая мне прекрасную возможность прийти в себя. И лишь через несколько .минут, когда сердце вошло в нормальный ритм и перестало испуганно трепетать в груди, я начинаю задавать вопросы.