Андрей Сульдин: Объявление в газете

Спасительница моя подливала мне чая, угощая медом и вареньем. Сочетание деревенской простоты в ее облике и хозяйской сноровки с безупречным городским выговором усиливало и без того волнующее впечатление, которое производила на меня Вера. "Нравишься ты мне очень!" - твердил ей за меня мысленно тот, другой человек, который жил во мне все последние годы, будучи бесправным и безгласным. "Только не показать бы виду, что это так", - вторил ему я и старался поменьше встречаться с ней взглядом.

И тут он упал на то место, где стоял убогий одр, с которого час тому я поднялся, превозмогая мученья. Было отчего вздрогнуть или разинуть рот: топчана не было и в помине, а стояла аккуратно застеленная деревянная кровать. Ничего не понимая, но и не спрашивая ни о чем, я снова устремил глаза на хозяйку. И был готов поклясться, что Вера вдруг помолодела лет на пять, что другая прическа обрамляла нежный овал лица и платье было тоже другое. "Ненормальный!" - подумал я про себя. - "Что с тобой опять происходит?"

- Я... Я вас... Спросить вас хочу, - выдавил я из себя, - Вы действительно верите, что я теперь совершенно здоров?

- С радикулитом покончено, можете не сомневаться. - Она прибавила фитиля в керосиновой лампе и как бы невзначай передвинула ее поближе ко мне. Только вижу, не в радикулите все дело. Вас гложет что-то еще.

Сквозь завесу длинных ресниц на меня устремился пристальный недевичий взгляд. Несколько секунд мы смотрели друг на друга глаза в глаза. Потом она так же внимательно оглядела мои руки. Встала, прошлась медленно по комнате, запрокинув голову и прикрыв веки. Губы ее шевелились, но что она шепчет, я не слышал.

- Вам придется мне все рассказать. Кое-что я уже поняла, но не все. Вам уже 35, но живете без семьи и даже думать боитесь о том, чтобы обрести семейное счастье. Все считают вас убежденным холостяком, но это не так...

На миг мне показалось, что возвращается утренний озноб. Во всяком случае в висках застучало точно так же, как раньше. Глупо и жалко выглядел я, наверное, в ту минуту, с полуоткрытым ртом и округлившимися глазами, как у сумасшедшего.

- Ну, начинайте же, - просительно и задушевно проговорила Вера. - Что случилось тогда с вами, на исходе вашей юности?

Тяжек, помнится, был для меня этот рассказ. Путано и малосвязно я повествовал о своих школьных годах, об увлечении спортом, превратившемся в подлинную страсть, когда в пору возмужания я открыл для себя неизъяснимую прелесть марафонского бега. В нем ведь имеешь перед собой по крайней мере четырех противников: борешься не только со временем и пространством, но также с неблагоприятными погодными условиями и, разумеется, с собственным "больше не могу". А еще изучаешь своеобразие стиля соперников, вырабатываешь каждый раз хитроумную тактику борьбы! Словом, охота, как говорится, была пуще неволи. Бегал за область, республику. Наконец стали включать в сборные команды Союза.

Но как-то... Нам выпало выступать на соревнованиях в одной из африканских стран. Стояла удушающая жара, и силы быстро убывали. В группе аутсайдеров оказалось человек десять, все европейцы, для которых такой климат непривычен. Был в этой группе и я. Совершенно неожиданно мы попали под шквал ураганного ветра, который пришел со стороны пустыни...

Тогда мы еще не знали, что в этой пустыне находились могильники радиоактивных и вредных химических веществ, устроенные там некоторыми западными концернами. Из настигнутой пыльной бурей группы аутсайдеров двое спортсменов умерли на следующий день, один - еще через сутки, еще двое не прожили и пяти лет. Когда и у меня начались эти непонятные приступы, выбрасывавшие мое сознание в бездну кошмара, я понял всю трагичность своего положения.

Врачи не могли понять, почему болезнь не проявляет себя ни в чем, кроме непредсказуемых приступов, возникающих на фоне других заболеваний.

Со спортом уже тогда пришлось проститься. Старался жить, отвлекаясь от мыслей о своем несчастье. Окончил университет и был радушно принят в дружную семью журналистов молодежной газеты. По большей части это был юный горячий народ, как водится, коллеги писали стихи о любви, влюблялись без памяти, и, конечно, все это приводило их к торжественному маршу Мендельсона. Не знаю уж, что думали мои товарищи о "белой вороне", прибившейся к их жизнерадостной стае, но у них хватало такта ни о чем меня не расспрашивать, не допытываться, почему сторонюсь красивых девушек и почему, когда у кого-нибудь из них свадьба, мне на этот день обязательно выпадает командировка.