Юрий Константинов - Преследование

— Верно, — обрадованный тем, что услыхал голос строптивой узницы, поспешил согласиться его святейшество. — Но если я узнаю, кто ты, из каких мест, отчего предалась дьявольскому соблазну, то, возможно, вымолю у создателей кару помягче. Или ты предпочитаешь корчиться в пламени и на этом, и на том свете?

Ведьма скользнула равнодушным взглядом по его капюшону. Святой отец вновь сорвался на крик:

— Хочешь прослыть мученицей?.. Но мучениц без имени не бывает.

— Знаю, зачем тебе мое имя, — прошептала ведьма. — Будешь мозолить его своим черным языком, проклинать так, как не умеет никто в королевстве. Не доставлю тебе такой радости, чудовище!

Еще никто при мне не позволял себе так дерзко говорить с его святейшеством. Магистр откинул капюшон, и я увидел, как побелели от гнева его скулы. С видимым усилием он подавил клокотание в горле:

— Чудовищем меня прозвали те, кто погряз в пороке и ереси. Но не порок и ересь, а только вера способна помочь тебе устоять на самом краю бездны. Так не ожесточай же свое и мое сердце, неразумная! Соединим их в откровении исповеди и, кто знает, может, я добьюсь для тебя помилования у короля. Но даже если не добьюсь, ты умрешь, очищенная дыханием веры, дающей силы и нам, смертным, и создателям, поддерживающим на своих плечах мироздание.

— Что ты знаешь о мироздании, монах? — отвечала презрительно ведьма. — Мир безграничен и прекрасен, его жизнь течет по своим законам, твой ничтожный разум слишком слаб, чтобы осмыслить хотя бы их малую частицу. Лестью и посулами ты пытаешься купить мою доверчивость, но я вижу тебя насквозь. У тебя нет за душой ничего, кроме злобы. А злоба делает человека слепым. Не я, а ты должен опасаться пропасти, монах.

— Ошибаешься, ведьма! — воскликнул магистр. Сузившиеся глаза его поблескивали остро, как две бритвы. — Я не погибну, у меня есть вера. Никто и никогда не отнимет у меня веры.

— Она сама уничтожит себя, — проговорила уверенно узница. — Ибо вера есть порождение сжигающей тебя злобы, суть ее и символ. Твоя вера обречена, монах, потому что она замешана на догме и фарисействе, а человек изменяется и стремится к совершенству. Завтра он станет мудрее, чем был вчера. Твоей вере не остановить торжества бытия.

— Ересь! Подлая ересь! — закричал его святейшество. — Человек станет таким, каким ему предписывает вера. У нас найдется сотни проверенных способов очистить заблудшую душу от скверны. В королевстве хватит дыб, виселиц, костров и темниц, чтобы доказать каждому еретику и его ничтожество, и величие веры.

— Никто не знает, что взойдет из зерен, посеянных через сотню лет, — заметила ведьма.

— Из них ничего не взойдет, — отозвался святой отец, на губах которого играла жестокая усмешка, — если уничтожить сами зерна. Я вырву твой ядовитый язык, ведьма, и ни одна душа не услышит мерзких речей. Я заставлю твое тело плясать в огне земного ада, и некому будет разбрасывать семена ереси.

— Ереси будет много, — почти незаметная улыбка, едва коснувшаяся губ узницы, заставила магистра вздрогнуть. — Так много, что даже твоя необъятная злоба потеряется в ней, как песчинка в океане. Истина убьет тебя, монах.

— Возможно, — неожиданно признал его святейшество. — Возможно, несовершенство этого мира и убьет меня когда-нибудь. Но тебя-то я убью сейчас, ведьма…

Его губы снова расползлись, обнажив редкие желтые зубы. Магистр был страшен в эти мгновения.

— Теперь я вижу твое настоящее лицо, — удовлетворенно проговорила узница. — А как же насчет королевского помилования?.. — спросила она насмешливо.

— Убью! — проревел святой отец. Выхватив из горна раскаленные клещи, он кинулся на ведьму.

И снова мне послышалось, как тонко зазвенели браслеты на ее запястьях.

Его святейшество словно с размаху наткнулся на несуществующую стену. Стан магистра переломился, будто он решил бить земной поклон, руки раскинулись в стороны. Выронив клещи, его святейшество верховный магистр чувствительно припечатал лоб к сырым плитам и воспарил над ними в странной, до смешного неприличной позе — вскинув зад кверху. Лицо его сразу перекосилось и стало багровым от прилива крови.

Неведомые бесы крепко и внушительно тряхнули толстяка. С шеи его святейшества сорвалась цепь с чеканным изображением создателей. Несколько монет выпали из складок одежды и, глухо звякнув, покатились по полу.

Магистр начал судорожно хрипеть, закатывая глаза. Мучавшие его бесы смилостивились. Святой отец упал на четвереньки и некоторое время пребывал в неподвижности, не в силах отвести почти безумного взгляда от строгого лица узницы.