Урсула Ле Гуин: Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий

— Нет, — ответил я.

Я был потрясен внезапной страстностью, приоткрывшейся в нем.

— Но если под патриотизмом вы понимаете любовь к миру, где я родился, тогда знаю.

— Нет, говоря о патриотизме, я не имею в виду любовь. Я имею в виду страх. Страх перед другими. И проявляется он не в поэзии, а в политике. Этот страх в нас все время растет. Он растет в нас год за годом. И мы слишком далеко зашли по дороге страха. И вы, пришедший к нам из мира, который уже много столетий назад перерос рамки отдельных наций, едва ли понимаете, о чем я говорю, вы, который понимаете и показываете нам новую дорогу… холодно и вежливо.

— Именно из-за страха я не могу больше обсуждать ваше предложение с кораблем. Но не из-за страха за себя, господин Ай. Я действую не из-за патриотизма в конце концов. На Гетене есть и другие нации.

Я понятия не имел, к чему он клонит.

Из всех этих загадочных, неуловимых, темных душ, которые я встретил в этом мрачном городе, он был самой темной душой. Я не хотел участвовать в этих играх в лабиринте.

Я ничего не ответил. Немного погодя, он осторожно продолжал:

— Если я вас правильно понял, ваш Экумен заботится об интересах всего человечества. Например, у орготов есть опыт в подчинении местных интересов общим, а у Кархида такого опыта нет. И сотрапезники Оргорейна — в большинстве здравомыслящие люди, высокоинтеллектуальные, в то время как король Кархида не только безумен, но и глуп.

Ясно, что у Эстравена верность совершенно отсутствует. С сомнением я заметил:

— В таком случае ему трудно служить.

— Я не уверен, что когда-либо служил королю, — сказал премьер-министр. — Или собирался служить. Я не слуга. Человек должен отбрасывать собственную тень…

Колокола на башне Ремни пробили шестой час, полночь, и я воспользовался этим, как поводом для ухода. Когда я одевался, он сказал:

— Сейчас у меня больше не будет возможности, так как вы, вероятно, покинете Эрхенранг. (Почему он так считает?) Но я надеюсь, наступит день, когда я смогу подробнее расспросить вас. Мне так много хочется узнать. О вашей мозговой речи в особенности. Вы так и не успели объяснить мне, что это такое.

Его любопытство, казалось, было совершенно искренним. Он обладал бесстыдством человека, облеченного властью. Его прошлые обещания помогать мне тоже казались искренними. Я сказал: да, конечно, когда он только захочет. На этом вечер кончился. Он провел меня через сад, где тонким слоем лежал снег в свете большой тусклой луны. Я вздрогнул. Температура была гораздо ниже нуля. Он спросил меня с вежливым удивлением:

— Вам холодно?

Для него, конечно, это была теплая ночь, весенняя ночь.

Я устал, был удручен и потому ответил:

— Мне холодно с того самого момента, когда я появился в вашем мире.

— Как вы называете наш мир на своем языке?

— Гетен.

— Вы не дали ему собственного названия?

— Первые исследователи называли его Зима.

Мы остановились у калитки. Снаружи виднелись башни и крыши дворцов, кое-где блестели освещенные окна. Стоя под узкой аркой, я взглянул вверх, размышляя, укреплен ли и этот ключевой камень на крови.

Эстравен попрощался и повернул назад: он никогда не был щедр на прощания и приветствия. Я пошел через тихий двор, по дворцовым закоулкам. Башмаки мои оставляли след в тонком слое снега. Я замерз, я чувствовал неуверенность и был расстроен вероломством.

Мне было одиноко и страшно.

Из собрания звукозаписей северо-кархидских «очаговых сказаний» в архивах исторического колледжа Эрхенранга. Сказитель неизвестен, запись произведена в правление Аргавена VIII.

Двести лет назад в очаге Шат в области Перинг были два брата, которые дали обет кеммеринга друг другу. В те дни, как и сейчас, кровным братьям разрешалось вступать в кеммер, пока один из них не зачинал ребенка. После этого они должны были расстаться. Потому давать обет кеммеринга на всю жизнь им не разрешалось. Но они сделали это. Когда был зачат ребенок, лорд Шата приказал им разорвать обет и больше никогда не вступать в кеммер. Услышав это, один из них, тот, который носил ребенка, впал в отчаяние, и, не слушая советов и утешений, принял яд и покончил жизнь самоубийством. Люди очага поднялись против другого брата и изгнали его, из очага и домейна, возложив на него позор самоубийства. И поскольку собственный лорд изгнал его, и рассказ о нем распространился повсюду, никто не хотел принимать его, и после трех гостевых дней его отовсюду изгоняли, как стоявшего вне закона.