Шервуд Смит - Феникс в полете

– Себастьян! – произнес он, отойдя от перил. – Сколько лет вы знакомы с моим отцом?

Омилов не понял, что крылось за этим вопросом: ответ на него был хорошо известен Брендону.

– Почти тридцать пять лет, – задумчиво ответил он. – Я работал тогда в отделе ксеноархеологии Совета Внешних Сношений. Мы встретились при довольно необычных обстоятельствах на планете за пределами Тысячи Солнц.

– Вы никогда раньше не рассказывали об этом.

Омилов усмехнулся.

– Ты был на редкость настырным мальчишкой. Лучшим способом избежать твоих вопросов было сделать так, чтобы ты вообще не знал, о чем спрашивать. – Голос его погрустнел. – Но по крайней мере от этого знания тебя не убудет: планета действительно была безымянной, и никогда не получит имени. Она объявлена под карантином нулевого класса – заходящие в систему суда уничтожаются без предупреждения. Одно время казалось, что жизнь на её поверхности лучше просто испепелить, и, если о ней станет известно, так и случится. Все это находится под личным контролем Панарха.

Последовала долгая пауза. Где-то вдалеке кричала ночная ящерица, и это походило на женский плач, внося грустную нотку в торжествующий лягушачий хор. Когда Брендон заговорил снова, голос его звучал задумчиво.

– Когда я рос, вы были одним из самых близких его друзей. Я помню, как менялся он, когда вы оставались вдвоем, – совсем другой, чем в окружении придворных.

– Другой, – вздохнул Омилов то ли утвердительно, то ли вопросительно.

Брендон чуть улыбнулся.

– Я ведь жил у вас после того, как мою мать убили. – Голос его не дрогнул, но Омилов заметил, как судорожно стиснулись его пальцы на мраморной балюстраде.

– Ты знаешь почему, – сказал Омилов, тщательно взвешивая слова. – Мне казалось, мы с тобой достаточно часто обсуждали опасности тех лет.

Брендон жестом выразил согласие.

– Мои настырные вопросы... но вы ведь всегда отвечали на них, разве нет? – Он усмехнулся. – Собственно, потому я и прилетел сюда, прежде чем... – Он пожал плечами и вдруг резко повернулся к Омилову: – Себастьян, когда вы бросили Артелион... ушли в отставку десять лет назад, ваша карьера была в расцвете. Вы могли бы получить место в Геральдическом Совете – рыцарское звание считается ступенькой к этому, так ведь? К вам прислушивался мой отец, у вас были влиятельные друзья в Совете и в Магистериуме; множество людей посвящают всю жизнь тому, чтобы достичь этого. Вы могли бы даже войти в Высший Совет. Но вы предпочли уйти.

Омилов отвечал осторожно – и на этот вопрос, и на те, что остались невысказанными.

– Наверняка ты слышал от своего отца, скорее всего не раз, что править Тысячей Солнц не под силу никому.

– «Правитель Вселенной – правитель ничей; власть над мирами держит крепче цепей...» – процитировал Брендон.

– Твой отец живет с этим и страдает от этого. Подобно любому из сорока шести его предшественников, ему приходится опираться на других людей, на тысячи других людей, в большинстве своем незнакомых, судить о которых он может лишь понаслышке. – Омилов обнаружил, что расхаживает взад и вперед, сложив руки на животе и выставив пальцы – привычка, хорошо знакомая всем его студентам. Он опустил руки. – И подобно всем своим предшественникам, он допускает иногда ошибки.

Он покачал головой.

– Я пытался предостеречь его насчет близкого ему человека, не заслуживавшего, по моему мнению, такого доверия. Он не стал, не захотел меня слушать: самое замечательное качество твоего отца – его верность. А я не мог не говорить ему правды, пусть и в ущерб нашей с ним дружбе. Ну и в конце концов... – Омилов поколебался, но только мгновение. – В конце концов был уничтожен преданный и талантливый человек, а я ничего не смог сделать, чтобы помешать этому, хотя происходило все у меня на глазах. После этого я понял, что не могу больше оставаться на Артелионе.

Брендон кивнул, и последние следы сдержанности и замкнутости исчезли с его лица.

– Лусор, – резко произнес он. – Но знаете ли вы, почему...

Внезапно всю усадьбу залило ослепительно ярким, ярче солнца, светом, от которого по земле протянулись черные угловатые тени. Омилов крепко зажмурился; перед глазами продолжали плыть круга. Почти сразу же кожу начало покалывать, таким наэлектризованным сделался воздух; сияние ослабло. С верхушек ближних деревьев сорвалась стая джизлов, возмущенных неурочным дневным светом.

Зрение возвращалось к Омилову, но медленно. Когда к нему вернулась способность различать окружающие предметы, Брендон смотрел вверх, на быстро тающую в небе к востоку от Тиры светлую точку. Ночное небо полностью преобразилось: большинства звезд не было теперь видно вовсе, самые яркие виднелись, но блеклыми пятнышками, а две луны казались тусклыми круглыми зеркалами. На горизонте с севера вырастали и тянулись к югу яркие языки призрачного пламени, на глазах делаясь все ярче и ярче.