Александр Беляев - Страх

— На огород идешь?

— На огород. Хочу покопать картошку. Как бы мороз не стукнул. Ты здесь без меня справишься.

Заведующий почтовым отделением Ефимий Венедиктович Пилецкий надел барашковую шапку и старенькую тужурку на вате, сохранявшую еще синие, поблекшие канты и несколько «серебряных» пуговиц почтово-телеграфного ведомства.

Марьям Викентьевна, его жена, служившая телеграфисткой в этом же отделении, сухонькая, суетливая женщина лет тридцати, просто, но чистенько одетая, подошла к мужу и тронула его за руку.

— Не ходи, Фима…

Пилецкий добродушно усмехнулся в седеющие усы.

— Трусишь? Уж не бандитов ли боишься? Не беспокойся. К нам они не сделают визита. Знают, что у нас не разживутся.

— Не смейся, Фима… Жутко мне. Дня не проходит, чтобы они не напали на кого-нибудь в окрестностях.

— Глупости. На мелкую дичь они не охотятся. Да я долго и не буду — засветло вернусь.

И Пилецкий, взяв суковатую палку, вышел из дома.

Утро было сумрачное. Серая завеса мелкого осеннего дождя затянула дали.

Почтовое отделение помещалось в доме бывшей почтовой станции. Длинное, приземистое белое здание с непомерно высокими, остроконечными, готическими окнами и такой же дверью. Эти здания, как две капли воды похожие друг на друга, отстроенные еще в пятидесятых годах прошлого столетия, стоят по нашим шоссейным дорогам угрюмыми памятниками старины.

Большой двор с обветшалыми конюшнями и сараями обнесен высокой каменной стеною, охранявшей когда-то почтовых лошадей.

Два шоссе пересекают у самой станции друг друга. Несколько десятков лет тому назад здесь трусили рысцою почтовые лошаденки, звеня колокольчиками. И усталый путник зорко всматривался в сужающуюся ленту шоссе, ища во мгле наступающего вечера белое здание, где ожидали его приют и отдых…

На смену троек пришел неуклюжий, но неутомимый автобус; с мерным пыхтением проносится он мимо старенького здания, в котором жалобно позванивают стекла, и скрывается вдали, издавая рев, неслыханный в этих глухих, заброшенных местах…

Галки и вороны в испуге снимаются с мокрых, сырых кочек и тянут к лесу… А леса здесь кругом… Топкие, поросшие мохом, непроходимые леса Белоруссии, где привольно чувствуют себя только волк да лихой человек…

Пилецкий сдвинул барашковую шапку, застегнул свою старенькую тужурку на две металлических и три костяных пуговицы и зашагал по шоссе.

Оно спускалось вниз и потом круто поднималось вверх. Наверху, в двух верстах, стояла ближайшая деревушка. А ближе, в полуверсте от нее, находился огородик Пилецкого.

Ефимий Венедиктович спустился в низину. Гиблое место для автобусов.

Несмотря на ремонты, шоссе постоянно портилось от подпочвенных вод, которые вспучивали настил дороги и выступали лужами.

Кругом — лес.

Это — излюбленное место для нападений бандитских шаек на автобусы. Довольно бросить бревно поперек дороги, и — стоп…

— Руки вверх!..

И пассажиры предоставляли свои карманы и чемоданы в распоряжение грабителей.

Жуткое место.

И Пилецкий невольно ускорил шаг.

Кругом, однако, стояла необычайная тишина.

Пилецкий поднялся вверх и вздохнул с облегчением, увидев свой огород и крестьянина, копавшегося на соседнем участке.

— Здорово, Спиридон!

— Ведениктовичу наше почтение.

«Ведениктович» — так звали Пилецкого, изменив его трудное для произношения отчество. Спиридон, грамотный крестьянин, долго живший в Москве, был председателем сельсовета.

— Что нового, Спиридон?

— Плохие новости.

— А что, все бандиты шалят?

— Да уж какие шалости?.. Третьего дня, слышь, пароход на Соже ограбили…

— Пароход? Как же они туда попали?

— Как — обыкновенно. Сели как пассажиры. А отошел пароход версты две — «руки вверх!..» кричат.

— Сколько же их было?

— Всего и было человек пять, а пароход начисто ограбили, к берегу пристать велели. Сами пассажиры своими руками свои же чемоданчики им на берег сложили… и поминай как звали.

— Иванов?

— Все он…

— Да откуда он взялся? Кто такой?

— Говорят, будто полковник бывший. Из Польши перешел… Ну, и наши балуются… Семка-косой — знаете?..

— Как не знать.

— Непутевый парень. Андрон с Могильцев, Костецкий…

— Чего же вы на них не донесете? Ведь и вас они обижают?