Ким Робинсон - Дикий берег

– Вот ты и гуляешь.

Он оставил замечание без ответа и погрозил мне скрюченным пальцем:

– Что тебя гнетет, приятель? Я сжался.

– Ничего. – Взглянул на свой мешок с рыбой, но он схватил меня за руку и потянул:

– Что тебя тревожит?

– Ах, Том. – Что еще можно была ответить? Он знал, что меня тревожит. Я сказал: – Ты сам знаешь. Я дал тебе слово не ходить туда и пошел.

– Ну и забудь.

– Но смотри, что получилось! Ты был прав. Если бы я туда не ходил, ничего бы не произошло.

– С чего ты взял? Они бы пошли без тебя. Я покачал головой:

– Нет, я мог их остановить.

Я объяснил, что произошло и какую роль сыгран я сам в этой истории – все до последней мелочи. Старик кивал на каждую мою фразу.

Когда я закончил, он сказал:

– Да, это плохо. – Я дрожал, и он вместе со мной пошел под дороге. – Но задним числом все умные. Ты не мог знать, что случится.

– Но я знал! Ты мне говорил. И вообще, у меня было предчувствие.

– Ладно, послушай, приятель…

Я поднял голову, он замолк. Нахмурился, признавая, что я прав, не желая себя обелять. Мы еще немного прошли, потом он щелкнул пальцами.

– Книгу писать начал?

– Ох, ради Бога, Том.

Он сильно ткнул меня в грудь, так что я оступился и чуть не упал.

– Эй!

– Попытайся на этот раз меня послушать. Удар попал в цель. Я слушал, широко раскрыв глаза. а он продолжал:

– Не знаю, как долго я смогу выносить это твое слюнтяйство. Мандо умер, и ты отчасти в этом виновен, да. Да. Но это будет мучить тебя без всякой пользы, пока ты не послушаешь меня и не запишешь, как все было.

– Ах, Том…

Он накинулся на меня, снова ткнул! Такое он позволял себе только со Стивом, и все равно на этот раз я готов был дать ему отпор.

– Выслушай меня хоть раз! – крикнул он, и я вдруг понял, что он расстроен.

– Я слушаю, сам знаешь.

– Тогда сделай, как я говорю. Запиши свою историю. Все, что помнишь. Пока будешь записывать, осмыслишь. А когда закончишь, у тебя будет записана история Мандо тоже. Это лучшее, что ты можешь сделать для него теперь, понимаешь?

Я кивнул, в горле у меня стоял комок. Я сглотнул.

– Попытаюсь.

– Не надо пытаться, просто пиши. – Я отпрыгнул, чтоб избежать нового тычка. – Ха! Верно – пиши или поколочу. Это – задание. Пока не выполнишь, не буду тебя учить.

Он погрозил кулаком. Рука у него была – кожа да кости, да еще тонкие шнурки мускулов под кожей. Я чуть не рассмеялся.

Так что я стал думать о книге. Снял ее с полки, где она лежала на старом оселке. Перелистал чистые страницы. Много-то как. И ежу ясно, что мне их не исписать. Хотя бы потому, что слишком долго.

Но я продолжал о ней думать. Пустота не отпускала. Дни стали короче, ночи в хижине – длиннее, и воспоминания постоянно теснились в голове. А старик так настаивал…

Однако, еще до того как я взялся за карандаш, Кэтрин объявила, что пора убирать кукурузу. Стоило ей это решить, и для всех нас, кто на нее работал, началась запарка. Мы вкалывали от зари до зари каждый Божий день. С самого рассвета я вместе с другими срезал серпом кукурузные стебли, связывал в снопы, носил через мост в амбар к дому Мариани, обдирал початки.

Из-за летних штормов кукуруза уродилась плохо, мы быстро покончили с ней и перешли на картошку. Здесь мы работали на пару с Кэтрин. После той ночи у Дока мы редко оказывались вместе, и я поначалу смущался, но она, похоже, не держала на меня зла. Мы просто работали и говорили о картошке. Работа с Кэтрин выматывает. По утрам еще ничего, потому что она вкалывает как лошадь и делает больше своей доли, но беда в том, что она работает в том же темпе весь день, так что ты волей-неволей должен делать больше своей доли изо дня в день, сколько б ни сделала она. А картошку копать – и в грязи увозишься, и спину наломаешь, это обязательно. Конец уборки мы отпраздновали скромной выпивкой в бане. Никто особенно не веселился, поскольку урожай вышел плохой, но по крайней мере он был убран. Мы с Кэтрин сидели на стульях рядом с баней и смотрели на закат. К нам подошли Ребл и Кристин. В другом конце двора Габби и Дел перебрасывались футбольным мячом. Пламя костра едва различалось на розово-алом небе. Ребл была грустная из-за неурожая картошки, даже всплакнула, и Кэтрин много говорила, чтобы ее ободрить.

– От вредителей никуда не денешься. На следующий год попробуем тот порошок, который я купила у мусорщиков. Не огорчайся, фермершей в один год не станешь. Картошка – не дети, сама не родится.

На это Кристин улыбнулась впервые со смерти Мандо, по крайней мере – на моих глазах.