Ким Робинсон - Дикий берег

– Отлично, пока хватит, – сказал Том, с довольным видом отворачиваясь от окна. – Лучшие его строки, и половина украдена у Вергилия. Как с другим отрывком?

– Еще лучше, – сказал я самоуверенно. – Вот так:

– Это он про нас, – перебил Том. – Про Америку. Мы пытались проглотить мир, но подавились. Извини, давай дальше.

Я постарался вспомнить, на чем он меня сбил, и продолжил:

– Довольно! – вскричал Том, прищелкивая языком и тряся головой. – Даже чересчур. Не знаю, что на меня нашло. По крайней мере, я задал тебе стоящий отрывок.

– Ага, – сказал я. – Сразу понятно, почему Шекспир предпочитал Англию другим штатам.

– Да… он был великий американец. Может быть, величайший.

– А что такое ров?

– Ров? Большая канава вокруг какого-нибудь места, через которую трудно перебраться. Сам не мог сообразить из текста?

– Мог бы – не спрашивал. Старик хихикнул:

– Я слышал это слово в прошлом году на ярмарочке, дальше от побережья. Один фермер сказал: «Выроем вкруг амбара ров». Я даже удивился. Однако странные словечки нет-нет да всплывут. Раз на толкучке я подслушал, что кого-то собираются «обморочить». А кто-то сказал, что цены у меня «флибустьерские». Или вот еще – «ненасытный». Удивительно, как слова проникают в разговорную речь. Что брюху беда, то языку радость. Понимаешь, о чем я?

– Не-а.

– Ты меня удивляешь.

Он с трудом встал, снова наполнил чайник, повесил над очагом и подошел к одной из книжных полок. В доме у него почти как во дворе – горы всякой рухляди, только мелкой: часы, некоторые даже ходят, битые фарфоровые тарелки, собрание фонарей и ламп, музыкальная машинка (иногда он ставит пластинку и крутит тощим пальцем, нам велит прижать ухо к динамику, откуда шепотом доносятся отрывки музыки, а сам приговаривает: «Вслушайтесь! Это „Героическая симфония!“«, пока мы не скажем ему заткнуться и дать нам послушать), однако большую часть двух стен занимают полки со штабелями ветхих книг. Обычно у старика не допросишься, но в этот раз он сам вытащил книжку и бросил мне на колени.

– Почитай теперь вслух. От того места, которое я отметил.

Я открыл заплесневелую книжицу и начал читать – занятие, которое и сейчас требует от меня огромных усилий, но доставляет огромную радость:

«Справедливость сама по себе безвластна; от природы главенствовать дано лишь силе. Привлечь последнюю на сторону справедливости, дабы посредством силы справедливость могла управлять, – задача государства, безусловно сложнейшая, с чем вы согласитесь, если размыслите, какой безграничный эгоизм дремлет в груди почти каждого человека; и что многие миллионы людей, подобным образом устроенных, необходимо удерживать в границах мира, порядка и законности. Учитывая это, приходится дивиться, что мир в целом так спокоен и законопослушен, как мы это наблюдаем… (В этом месте старик хохотнул) …каковое положение, впрочем, достигается лишь действием государственных механизмов. Ибо единственное, что может дать немедленный результат, – есть физическая сила, поелику только ее людям обыкновенно свойственно понимать и уважать…»

– Эй! – Николен ворвался в дом, как сатана в Божью опочивальню. – Убью на месте! – орал он, наседая на старика.

Том вскочил, крича:

– Попробуй! Так тебе и удалось! – и они закружили по комнате. Стив держал старика за плечи на расстоянии вытянутых рук, и тот никак не мог дотянуться до обидчика.

– Чего забиваешь нам голову враками, старый хрен? – вопрошал Николен, в неподдельной злобе тряся Тома за плечи.

– А ты чего врываешься в дом как чумовой? К тому же, – теряя вкус к обычной перебранке, – что я сказал не так?

Стив фыркнул:

– А что ты говоришь так? Наплел, будто покойников хоронили в серебряных гробах. Теперь мы знаем – это враки. Вчера ночью ходили в Сан-Клементе, раскопали могилу и нашли пластмассу.