Герберт Уэллс - Невидимый

— Стукнулъ его по головѣ? — воскликнулъ Кемпъ.

— Да, оглушилъ его, пока онъ сходилъ съ лѣстницы, хватилъ его сзади стуломъ, что былъ тутъ же, на площадкѣ. Онъ полетѣлъ внизъ, какъ мѣшокъ со старыми сапогами.

— Но, какъ же это, знаете? Обыкновенныя условія общежитія…

— Годятся для обыкновенныхъ людей. Дѣло въ томъ, Кемпъ, что мнѣ совершенно необходимо было выбраться изъ дому одѣтымъ, и такъ, чтобы онъ меня не замѣтилъ. Потомъ я замоталъ ему ротъ камзоломъ à la Louis XIV и завязалъ его въ простыню.

— Завязали въ простыню?

— Сдѣлалъ ему что-то въ родѣ мѣшка. Прекрасное было средство угомонить и напугать этого болвана: вылѣзти изъ мѣшка ему было бы трудно, чортъ побери. Милый Кемпъ, что вы уставились на меня, какъ будто я совершилъ убійство? У него вѣдь быль револьверъ. Если бы онъ меня хоть разъ увидѣлъ, онъ могъ бы описать меня…

— Но все же, — сказалъ Кемпъ, — въ Англіи, въ наше время! И человѣкъ этотъ былъ въ своемъ собственномъ домѣ, а вы… Ну да, вы обкрадывали его.

— Обкрадывалъ! Чортъ знаетъ что! Еще того не доставало, чтобы вы назвали меня воромъ. Но вы, конечно, не такъ глупы, Кемпъ, чтобы плясать по старинной дудкѣ. Развѣ вы не понимаете моего положенія?

— А также и его положенія! — сказалъ Кемпъ.

Невидимый вскочилъ.

— Что вы хотите этимъ сказать?

Лицо Кемпа сдѣлалось немного жесткимъ. Онъ хотѣлъ что-то сказать, но удержался.

— Въ концѣ концовъ, — замѣтилъ онъ, — оно и дѣйствительно было, пожалуй, неизбѣжно: положеніе ваше было безвыходно. А все-таки…

— То-то и дѣло, что безвыходное, дьявольски безвыходное! А онъ къ тому же разозлилъ меня: гонялся за мной по дому съ этимъ дурацкимъ револьверомъ, запиралъ и отпиралъ двери. Этакій несносный! Вы вѣдь не вините меня, не правда ли?

— Я никогда не виню никого, — сказалъ Кемпъ, — это совсѣмъ вышло изъ моды. Что же вы стали дѣлать потомъ?

— Я былъ голоденъ; внизу нашлась коврига хлѣба и немного прогорьклаго сыру, болѣе чѣмъ достаточно чтобы насытиться. Я выпилъ немного водки съ водою и прошелъ мимо своего импровизированнаго мѣшка, — онъ лежалъ совсѣмъ неподвижно, — въ комнату со старымъ платьемъ. Она выходила на улицу, и окно было завѣшено кружевной, коричневой отъ грязи, занавѣской. Я выглянулъ. На дворѣ былъ яркій день, — по контрасту съ коричневой тьмою мрачнаго дома, гдѣ я находился, день ослѣпительно яркій. Шла оживленная торговля. Телѣги съ фруктами, извозчики, ломовикъ, тачка рыбнаго торговца. Я обернулся къ темнымъ шкафамъ позади себя, и въ глазахъ у меня заплавали пестрыя пятна. Возбужденіе мое смѣнялось яснымъ сознаніемъ своего положенія. Въ комнатѣ носился легкій запахъ бензина, служившаго, вѣроятно, для чистки платья. Я началъ систематическій обзоръ всего дома. По видимому, горбунъ уже довольно долго жилъ одинъ. Это было существо очень любопытное… Собравъ все, что могло мнѣ пригодиться, въ кладовую стараго платья, я сдѣлалъ тщательный выборъ. Нашелъ дорожную сумку, которая показалась мнѣ вещью полезной, пудру, румяна и липкій пластырь. Сначала я думалъ выкрасить и напудрить лицо, шею и руки, чтобы сдѣлать себя видимымъ, но неудобство этого заключалось въ томъ, что для того, чтобы опять исчезнуть, мнѣ понадобился бы скипидаръ, нѣкоторыя другія вещи и довольно много времени. Наконецъ я выбралъ довольно приличный носъ, немного смѣшной, правда, но не особенно выдающійся изъ большинства человѣческихъ носовъ, темные очки, бакенбарды съ просѣдью и парикъ. Бѣлья я не могъ найти, но его можно было купить впослѣдствіи, а теперь пока я завернулся въ коленкоровыя домино и бѣлыя кашемировые шарфы; башмаковъ также не нашелъ, но сапоги на горбунѣ были просторные и годились. Въ конторкѣ въ лавкѣ было три соверена и шиллинговъ на тридцать серебра, а въ запертомъ шкафу, который я взломалъ, восемь фунтовъ золотомъ. Обмундированный такимъ образомъ, я могъ теперь снова я виться на свѣтъ Божій. Но тутъ напала на меня странная нерѣшительность. Была ли, въ самомъ дѣлѣ, прилична моя наружность? Я осмотрѣлъ себя со всѣхъ сторонъ въ маленькое туалетное зеркальцѣ, стараясь отыскать какую-нибудь упущенную мною щелку. Я былъ чудёнъ въ театральномъ духѣ,- какой-то театральный нищій, — но физической невозможности не представлялъ. Набравшись смѣлости, я снесъ зеркальце въ лавку, опустилъ шторы и со всѣхъ возможныхъ точекъ зрѣнія осмотрѣлъ себя въ трюмо. Нѣсколько минутъ собирался я съ духомъ, потомъ отперъ дверь лавки и вышелъ на улицу, предоставляя маленькому горбуну выбираться изъ простыни по своему усмотрѣнію. Казалось, никто не обратилъ на меня особеннаго вниманія. Послѣднее затрудненіе было, повидимому, превзойдено.