Орсон Кард - Дети разума. Тень Эндера

Мои герои почти всегда добровольно взваливают на себя ответственность за судьбу сообщества, в котором выросли, — хотя их часто об этом не просят. И почти всегда они готовы терпеть — и терпят — невыносимые страдания, несут жертвы ради спасения своей „семьи“, если понимать под этим общину. Некоторые склонны видеть в этом проявление бессмысленного насилия; я же нахожу, что подобная жертвенность есть проявление высшего смысла человеческой натуры, врожденное богоподобие человека, отрицающего расхожее представление о своей будто бы греховности с момента рождения.

Видимо, этим и объясняется то, сколь часто моими героями оказываются дети или иные существа изначально невинные. В будущем им предстоит взвалить на свои плечи ответственность, которую они не в состоянии вынести — и все-таки они делают это! Вне зависимости от того, дети это или взрослые, мои герои чаще всего изолированы от сообщества, которое поддерживают.

Обычно это связано с каким-то исключительным врожденным даром — или столь же исключительной слабостью; при том, что слабости или боль они осознают быстро и без усилий, а вот дремлющие в них добродетели — не всегда и не сразу.

Они обычно планируют свои поступки, будущую жизнь (или кто-то планирует ее за них), однако все эти планы реализуются лишь частично. Тем не менее все деяния и свершения моих героев — результат лишь их собственного выбора, действий и усилий. Они никогда не становятся игрушками в руках каких-то надмирных богов; более того, и высшие существа в достижении своих целей — явно или неявно — но также оказываются зависимыми от своих созданий!

И последнее. Все мои произведения пронизывает одно простое, но крепкое убеждение: человек способен к совершенству. Хотя бы к частичному — стоит только пожелать и сделать».

Действительно, через все без исключения произведения Карда проходит сквозная тема взросления и моральной трансформации человеческой личности, соответствующей мифологическому обряду инициации. Его герой из подростка — умного и амбициозного, но в то же время равнодушного и зависимого от других, — превращается в мужчину, мудрого, волевого и ответственного. И автор никогда не забывает о своем миссионерском призвании, неизменно вынося героям моральную оценку.

Однако будь Кард только лишь религиозным проповедником, вероятно, книги его, если бы и не занимали верхние строки списков бестселлеров, то уж никак не по ведомству научной фантастики. Он же вдобавок к сильному дару религиозного убеждения обладает и несомненным даром рассказчика. Как метко сказал английский критик Джон Клют: «Кард не может не рассказывать увлекательные истории, для него это как бы добровольно принятая схима, обет, служение. Если он в чем-то гениален, то это гениальность прирожденного рассказчика. Если у него есть главный недостаток, так это невыветривавшийся дух миссионерства — нести людям благую Весть для него обязанность почетная, но одновременно пафосная и героическая».

Снова предоставлю слово самому Карду. Как всякий проповедник, он на короткий вопрос: «Ваш творческий метод?» — всегда готов прочитать целую лекцию:

«Когда я рассказываю читателю свои истории, то, в основном, следую внутреннему ощущению происходящего: что именно должно произойти с моими героями, что важно и что достоверно. Я не подписываюсь ни под каким литературным манифестом, не следую ни одной литературной догме и ни разу не приступал к сочинению романа или рассказа с изначальным представлением, что на данный момент считается „литкорректным“.

Фактически, меня интересует не написание рассказа (story writing), а само рассказывание историй (storytelling). Мне кажется, искусство рассказывания невозможно преподать; это какой-то особый дар — умение создавать у слушающих или читающих ощущение ложной памяти, как будто они слышат или читают историю частично знакомую. Ту, что вызывает смутные отголоски в их сознании.

Мои читатели быстро обнаружат, что в моей так называемой „научной фантастике“ собственно науки — кот наплакал. Я использую свободу, данную жанром, для того, чтобы создавать ситуации, в которых могли бы развертываться мои истории, но никогда не пытаюсь предсказать или описать будущее. Ни разу не пробовал написать утопию или рапсодию на тему будущей инженерии; с другой стороны, меня мало волнует мода дня — поэтому вы почти не встретите в моих произведениях модных тем, будь то наркотики, рок-музыка, движение за мир или ядерная война. Равным образом я равнодушен к чисто литературному эксперименту: большинство сегодняшних так называемых литературных экспериментов — худшие повторения ошибок и неудач модернистской литературы начала века».