Екатерина Тильман - Управление случайностями

Лишь тогда он понял, что разговоры о развитии дара предсказания вовсе не были теоретическими. Но когда Тонечка заявила, что ей для этого нужно остаться одной... («Что за глупые фантазии! — кричал он ей тогда. — Чем тебя не устраивает „Лотос“? Почему надо ехать неизвестно куда... где ты будешь работать, как ты будешь жить?!» «Ну-ну, — отмахнулась Тонечка. — Хватит шума! Сказано: для серьезного труда требуется удалиться от женщин. То есть, в моем случае, от мужчин! И не паникуй: я не навеки уезжаю, и не за тридевять земель...» «Но ты говорила что-то о возможной быстрой смерти? — вспомнил Сэм. — А если...» «Ты предупредишь меня, — парировала Тонечка, — если увидишь в будущем мою гибель! Кстати, будет тебе, лентяю, лишняя тренировка...»)

...Да, это действительно была тренировка! Поначалу он разглядывал десятки вероятностей, и каждую неделю посылал ей такой «календарь». В письмах она благодарила его, но на все просьбы приехать отвечала отказом. Потом переписка затихла, но «смотреть» в будущее Тонечки Сэм продолжал все равно...

Незадолго до ее смерти он почувствовал опасность: автокатастрофа на Северном шоссе. Он тут же кинулся в поселок — позвонить, предупредить! Тонечка посмеялась, однако обещала весь день сидеть дома, и после ее слов он буквально ощутил, как отпускает страшное напряжение трагической вероятности...

Нет, она не должна была умирать!!! Мелькни в будущем хоть малейшая возможность несчастья, он почувствовал бы это и нашел способ изменить предопределенность!

Но в том-то и дело, что не было никакой предопределенности... А что было? Игра случая, роковое смещение вероятностей, излишнее усилие воли? Кто знает, да и какое это теперь имеет значение! Сэм почувствовал, что не может больше сдерживать слез — слишком больно было вспоминать то, что никогда уже не повторится...

...Тогда, придя в себя после известия о ее смерти, он не подумал о дневнике. Впрочем, вряд ли его отдали бы сразу: СБ не упустила бы случая удовлетворить свое любопытство, хотя сейчас он не держал на них зла: все же нашли, вернули... А может, зря вернули?! Сэм вдруг почувствовал: не надо ему открывать эту тетрадь! Ощущение было неожиданно острым, как во время предсказаний... но оно мелькнуло слишком быстро, и осознать его не удалось. А потом, пытаясь отличить чувства от предчувствий, а предвидение от мнительности, он окончательно запутался — так всегда бывает, когда пытаешься рассматривать собственное будущее. Нет, к черту! Все равно он прочитает дневник, просто не сможет не прочитать! И Сэм, уже не раздумывая больше, решительно откинул картонную обложку...

Какие знакомые записи... Надо же, оказывается, он помнит их наизусть, может с закрытыми глазами продолжать с любого места! Воспоминания оживали вслед за словами — и резко обрывались: в какой-то момент Тонечка перестала давать ему дневник, видимо, сочтя его адаптацию в «Лотосе» законченной...

С некоторым внутренним сопротивлением он перевернул страницу. В общем-то, ничего нового, Тонечка описывала вполне знакомые события и была весьма сдержанна в оценках, не допуская излишней откровенности даже в дневнике. Сэм, преодолевая искушение сразу заглянуть в конец и узнать, чего она сумела достичь в своем «одиночном полете», быстро проглатывал страницу за страницей — и вдруг замер, пораженный...

За месяц до ухода из «Лотоса» записи менялись. Тон их оставался почти прежним: к обычному — скупому, без особенных эмоций — стилю Тонечки добавилось лишь некоторое недоумение... но этому недоумению была причина!

«...Лиза и Инга уговорили меня не принимать участие в „майском хороводе“: сказали, что я недостаточно красива, и тем самым нарушаю общую гармонию обряда — энергия чужой эстетики тратится на меня. В чем-то они несомненно правы! Вот только странно они вели себя, говоря мне это: как будто Лиза позаимствовала у Инги ее высокомерность, а та, в свою очередь, одолжила непосредственность... Впрочем, какая разница? Переспорить я их не смогла, хотя и пыталась. Что же, скажусь больной — полежу, почитаю...»

Сэм прекрасно помнил, что Тонечка болела во время «майского хоровода». Она никогда не отличалась крепким здоровьем — часто простужалась, уставала на работе... Но кто мог подумать, что дело вовсе не в болезни!

«...Юрген высказал интересную мысль: хорошо бы общине иметь „внешнего предсказателя“, тогда жизнь оставшихся в ней будет гораздо спокойней. Возможно, только тяжело придется этому внешнему предсказателю! Ведь он будет вынужден как можно сильнее отдалиться от остальных, сделаться сторонним наблюдателем; суровое одиночество...»