Аркадий Стругацкий - Дьявол среди людей

– С Новым годом! – строго произнёс я, физически ощущая, как сердце моё проваливается в желудок.

– Да-да, конечно… Вас тоже… Алексей Андреич, срочно в больницу. Тут у нас неприятность…

– Погоди. У кого это – у нас? У вас в хирургии?

– Как раз наоборот. У вас в терапии. Главный вас со вчерашнего дня разыскивает.

Я сосредоточился и перебрал в памяти самые скверные возможности. Нет, всё было не то. Даже если бы половина моих старушек и инфарктников скончались в одночасье, наш Главный не стал бы тратить праздничный день на розыски заведующего терапией. Не такой он человек. Но что же тогда? Словно бы в ответ голос в трубке прошелестел:

– Барашкин вчера копыта откинул.

– Умер?

– Как есть умер, – подтвердил с придыханием дежурный.

– От радикулита? – обалдело спросил я. Конечно, я был не в себе и тут же спохватился: – Хорошо. Иду.

Всё стало ослепительно ясно. Барашкин откинул копыта на моей территории, и даже если бы причиной смерти был укус гюрзы, расхлёбывать эту кашу придётся именно мне, и уже виделся я себе тонущим в море докладных, объяснительных, гневных жалоб родственников и зловещих запросов из инстанций. Потому что Барашкин, а не безвестный пенсионер с какой-нибудь Пугачёвки… Со стеснённым сердцем, на отяжелевших ногах направился я в больницу, выражаясь чуть ли не вслух по адресу покойного Барашкина, здравствующего Главного и игривой судьбы своей.

Дежурный врач уже ждал меня. Он сообщил, что Главный сидит у себя, паникует и ждёт меня, чтобы обсудить некоторые вопросы. Ладно, сказал я, это потом. Что и как произошло? Дежурный деликатно напомнил мне, что заступил только вчера вечером, когда всё значимое уже произошло, а в больнице царила одна лишь бестолковщина, производимая компетентными лицами, демонстрировавшими различные стадии алкоголического восторга.

Ладно, сказал я, но мне всё же хотелось бы выяснить всё-таки, что и как произошло. Ты же понимаешь, старина, прежде чем предстать перед Главным и обсуждать вопросы… Если спросит, скажи ему, что я у себя. И я поволок ноги в свою родную терапию. Барашкин – это Барашкин, неотвязно думалось мне, и тень прокурора реяла у меня за плечами.

Приказав нянечке разыскать старшую сестру, я забрался к себе в кабинет. Оглядел стол – истории болезни не было. Когда вошла старшая, я спросил, забыв поздороваться:

– Какой диагноз?

– Острая коронарная недостаточность.

– А где история?

– У главного врача.

Так. Я подпёр щёку кулаком и приказал:

– Рассказывайте, что и как.

Она замялась: вчера она тоже праздновала, как и я. Ещё одно лыко мне в строку. Но тут в кабинет ввалился весь наличный медперсонал плюс ещё трое бабочек, бывших вчера свидетельницами. Эта троица явилась сегодня посмотреть, что из всего этого выйдет. Так я их понял и пропустил мимо ушей, как одна из них, старейшая наша нянька Эльвира, объяснила с недостойной прямотой: «Надо ж было поделиться радостью с подругами…» Вот они и рассказали мне, что и как.

Вчера после обеда явилась к Барашкину его супруга. Естественно, она не стала дожидаться с хамами, когда освободится халат, а впёрлась прямо в котиковой шубе и расшитых валеночках-унтах. Она одарила своего страдальца гостинцами, всё чин чинарем: «А там икра, а там вино, и сыр, и печки-лавочки…» Икра, точно, была, печки-лавочки были представлены балычком и буженинкой, а вместо вина одарён был страдалец бутылкой невиданного в наших широтах коньяка. И была при этом она, супруга, пьяна. («Навеселе», – сказала деликатная санитарка Симочка; «Под бухарем», – подтвердила грубая санитарка Галина из хирургии; «По самые брови налитая», – возразила тётя Эльвира.) Впрочем, пробыла жена недолго. Тяпнули, наверное, по рюмашке за Новый год, и она отчалила, оставив повелителя своего сосать в одиночестве.

Некоторое время всё шло тихо и мирно, но вдруг дверь спецблока с треском распахнулась, и Барашкин возник на пороге – в роскошном халате нараспашку, в пёстрой фуфайке ручной вязки и в тёплых антирадикулитных подштанниках, вся аптека наружу. Больные и посетители, расположившиеся на лавочках под сенью худосочных больничных пальм, замерли от неожиданности. Барашкин же, грозно оглядев их, заговорил. А глотка у него, надо признать, была потрясающая. Когда он принимался орать, дрожали стёкла, дребезжала посуда и бедные мои старушки пациентки в ужасе прятались с головой под одеяло. И все выступления его были, как правило, обличительными и угрожающими. Таким было и его последнее выступление.