Александр Беляев - Всемирный следопыт, 1926 № 05

Некий капитан Рострэйн, плавающий на одном из величайших трансатлантических пароходов, «Аквитанни» (общества Кунардлэйн), недавно праздновал свой пятидесятый рейс на нем. Состоялся товарищеский банкет экипажа этого парохода. Среди юбилейных подарков капитан Рострэйн получил, между прочим, точную модель «Аквитании», артистически сделанную из леденца судовыми поварами. Наша фотография изображает юбиляра и его дочь, которой была предоставлена честь первой отведать «сладкого парохода».

— И-Хунь! — Как только я произношу это имя, мой слуга-негр появляется мгновенно, точно вырастая из-под земли. В своих огромных руках он держит неизменную пыльную тряпку, а его большие глаза выражают испуг и преданность.

Я пытаюсь подыскать нужные слова, помогая себе жестами, но И-Хунь даже не старается понять меня. Насторожившись, с нахмуренными бровями, он внимательно осматривает стены, потолок, трещины пола… Наконец, стараясь ступать как можно легче, задерживая дыхание, он бросается к стене, хлопает пыльной тряпкой и, раздавив огромного таракана, с торжествующим видом преподносит мне свою жертву.

И так каждый раз, как я его позову! Дело в том, что в день приезда я указал ему на мохнатого паука величиною с ладонь, которого я не мог сам достать. Паука этого он с необычайной ловкостью загнал в мою постель, но с тех пор он уверен, что его существенная обязанность — истреблять насекомых и что я ни за чем другим не могу его позвать. Если я принимаюсь трясти головой, махать рукой и всячески стараюсь дать ему понять, что он ошибается, он несколько мгновений смотрит на меня, растерянно разинув рот, потом начинает искать новое насекомое, более крупное. А так как их сколько угодно в этих бревенчатых постройках, то лицо его скоро проясняется при виде новой жертвы.

Когда бесхитростный И-Хунь поступил в услужение к резиденту, стенные часы пугали его, а теперь он безбоязненно стирает с них пыль и даже решился бы сам завести их, если бы наша недоверчивость и отсутствие часового мастера не заставляли его быть настороже.

Что касается меня, то я охотно обошелся бы без наших часов и жил бы по часам моисов. У них такие красивые названия:

— И-Хунь! Который час? — спрашивает резидент.

И-Хунь в это время накрывает на стол и, не глядя на циферблат, отвечает:

— Нанг храс данг.

Это значит — вертикальное солнце, полдень.

Вот и другие названия: «Первое пение петуха», «Начало дня», «Солнце над деревьями», «Солнце на высоте стропил». Есть и еще более картинные: «Солнце по направлению бутылки». Так и рисуется караванщик, который тянет воду из тыквенной бутылки, запрокинув голову. В десять часов утра солнце приходится как раз на прямой линии, проходящей через горлышко бутылки Про заходящее солнце говорят, что оно «золотит спину козули». «Час, когда дети засыпают» — девять часов вечера. Разве это не лучше наших часов, даже с боем?

Когда в большой зале резиденции завели в первый раз граммофон, то все моисы, находившиеся там, в первую минуту были ошеломлены. Громко крича и жестикулируя по привычке, они спрашивали друг друга, откуда эта музыка и голоса. Резидент позволил, и они с любопытством подошли к странному ящику, приподняли длинную скатерть с бахромой и посмотрели под стол, заглянули в соседнюю комнату. Самый хитрый из них сбегал даже тайком в подвал — посмотреть, не спрятан ли там кто-нибудь. Но когда они, наконец, убедились, что тут не было обмана и что пела, действительно, машина, они перестали удивляться и самым спокойным образом стали слушать, усевшись на корточки вокруг граммофона и стараясь плевать бетель только в щелки пола, как полагается каждому благовоспитанному дикарю.

— Ианг… Дух… — говорили наиболее наивные.

— Еще одна выдумка белых, — спокойно об'яснили самые развитые.

Мы могли бы притянуть на веревке луну с неба, и они не удивились бы: они убеждены, что белые все могут.

Я находился в Банметхуоте, когда резидент впервые открыл кино для туземцев-моисов. Несколько сот туземцев и туземок было собрано в огромном сарае.