Андрей Платонов - Всемирный следопыт, 1926 № 12

Эти три часа вполне убеждают нас в том, что путь несравненно труднее, чем мы предполагали. Итти в шинели, как попробовал Канищев, вовсе нельзя. Поклажу нужно пристроить более старательно. Надо бросить громоздкую корзинку с голубями.

— Давайте решать, будем мы жарить этих птах или пустим их? — спрашивает Канищев.

— Голосую за выпуск.

— Возражений нет? Давайте записки.

На скользком, старом стволе открывается походная канцелярия. Испортив несколько бланков голубеграмм, наконец, составляем:

Сели в болоте в треугольнике Сольвычегодск — Яренск — Усть-Сысольск. Думаем, что находимся в районе реки Лупьи или Лалы. Будем итти по компасу на Северо-Запад или Западо-Северо-Запад. Однодневный запас провианта разделили на восемь дней. Итти очень трудно. Выпускаем обоих голубей.

Под резиновые браслетики на трепетных розовых лапках засовываем эти записки. Канищев берет одну птицу, я — другую. Подброшенные вверх, оба голубя дружно проделали размашистый круг и взяли направление прямо на Север. Вероятно, пошли на Яренск. Ведь есть же хоть одна голубятня в Яренске. А эти птицы лезут сами в руки к людям. Так что, если они доберутся до жилья, то записки попадут к людям. Лишь бы нашелся кто-нибудь, кто догадается их снять и прочесть. Почти уверенные в том, что наши птицы дойдут до людей, мы отправляемся дальше.

Природа против нас. Непрестанный дождь уже успевает промочить нас до нитки. Кончилось болото, но зато начинается густой бор с беспорядочно наваленным буреломом. Оторопь берет, когда упираешься в кучу наваленных друг на друга стволов. И горизонтально и наклонно лежат двухобхватные великаны, наполовину истлевшие на своем вековом кладбище. Зеленый мох прикрывает гнилые навалы, куда нога проваливается выше колена. Мне искренне жаль грузного Канищева, которому вдвое труднее, чем мне, выбираться из таких западней.

Так, с небольшими передышками, идем до сумерек. К самой темноте залезаем в какую-то совершенно безвыходную дыру, из которой от усталости уже не можем и выбраться. Со всех сторон из неуютной мокрой темноты на нас глядят навороченные груды стволов. Высокие вершины сосен теряются в темнеющем небе. Мой спутник окончательно вымотался. Сквозь хриплое дыхание, почерневшими от жажды губами он заявляет:

— Ну, как хотите, а я — пасс. Больше итти не могу. Давайте здесь ночевать.

Выбираем свободное место между стволам высокой сосны и прильнувшим к ней кустом. Наскоро набранный хворост должен спасти нас от лежанья в воде. Попытка развести костер не удается. Напрасно мы бьемся с хворостом, с гнилыми щепками и берестой. Непрестанный дождь делает свое дело. Намокшее дерево, и без того трудно занимавшееся, с шипением гаснет под струями небесных слез. Так и ложимся без костра.

И в эту первую ночь нашего трапперского житья мы даже не задумываемся над тем, чтобы принять какие-нибудь меры против возможного визита зверья. Усталость берет свое, и мы оба засыпаем. Правда, наш сон не особенно крепок. Намокшее платье быстро остывает, и холод овладевает нашими усталыми телами, которые трудно отогреть насквозь промокшей шинелью Канищева. Мое теплое пальто служит подстилкой.

Чуть брезжит рассвет, мы уже на ногах. Не скажу, что мы отменно выспались, а просто немыслимо стало лежать от трясущего, точно в лихорадке, озноба. Даже натянутый на голову резиновый мешок от карт перестал греть. Решаем двигаться дальше. Но сначала едим: по полпалочке шоколада и по глотку портвейна. Канищев взмолился, и решаем выпить половину оставшейся еще у нас бутылки Нарзана.

На этот раз несколько удобнее связываем имущество, так что получается нечто вроде вьюка, перекинутого через плечи Канищева. Напоследок я сильно разрезаю себе руку о висящий у меня на боку топор. Пошли.

Сегодня для начала пути бурелом нам не кажется уже таким мрачно-непроходимым. Даже Канищев довольно бойко нагибается, чтобы пролезть под повисшими вековыми стволами, и без особых усилий вытаскивает ноги из наполненных холодной ржавой водой ям, предательски затянутых сверху мхом.

Но наша резвость недолга. Уже часа через два мы видим, что, в сущности говоря, чаща ничуть не улучшилась и итти попрежнему невыносимо тяжело. Канищев снова начинает возмущаться.

— Ну, скажите на милость, какой леший играл здесь в свайку и нагородил эту чортову прорву стволов? Ведь это ж, старайся, как лошадь, нарочно такого не наворотишь.