Владимир Белоусов: Всемирный следопыт, 1929 № 07

Это бессмысленный снегопад нас сильно смущает. Ведь отсюда мы должны пробраться дальше на запад — в места еще более глухие. И если до Куцкель-озера кое-где можно было найти относительные следы дороги, то дальше на них никакой надежды нет. Пройдут ли олени? Не завязнут ли в снегу?

А тут еще Кондратий рассказывает про «щельгу (водораздел) проклятую», которая попадется нам на пути.

— Такая эта щельга вредная есть, что завсегда на ней сильно снежно быват. Другой раз везде уже снег сошел, а на щельге той проклятой сугробами лежит. Мы с Ванькой ехали так на озере, нисколько снегу не было, лед чистый, а через щельгу силу-насилу попали. А зять мой Петра Герасимов от меня домой пешком осенью пошел; совсем еще сухо было, а на щельге проклятой лыжи работал — на лыжах попадал. Такая уж щельга та снежна есть…

И Калин Иваныч, оставшийся погостить у Кондратия денька на два, вспоминает о другой такой же снежной зиме, случившейся еще во времена его молодости.

— Тоже шибко снежно тогда было, — рассказывает он. — Пошел я в лес капканы проверить и кстати, думаю, кого-нибудь промышлю по пути. Шел-шел, вижу — волчий след. И вижу — подкрадывается волк к кому-то. Полз потихоньку и пузо волочил. За кем, думаю, промышлял здесь этот зверь? Только перешел вараку, смотрю — олень лежит. Наполовину сожрал его волк. И видно не один раз приходил сюда обедать… А кругом следов оленьих, следов — целое стадо! И вижу, что дикие. Сотни четыре или пять. Толстой снег всегда плох для оленей: и бегать нельзя и мох доставать трудно. В снежную зиму дикие всегда кочуются с места на место, чтобы менее снежное место найти. Так и эти видно искали, где бы мох им полегче достать. Тут волк одного и прихлопнул. Посмотрел я — следы чистые. Дай, думаю, догоню: далеко не ушли. И пошел по следам. Прошел я так с полчаса, поднялся на небольшую тундрицу, глянул вниз — так и ахнул. Стоят это все олени подо мной на болоте в снегу. Иные стоят, иные лежат. И не двигаются. Видно замучились и с места тронуться не могут. Изголодались. Пробовали копать мох, да достать не могли. И здесь же в стаде сидит спокойно волк и пожирает оленя. А еще два загрызанных по другую сторону лежат. Вот какую моду взял; стадо в снегу утонуло, а он приходит кормиться здесь свежатиной. Ну, уж я его накормил… свинцовой свежатиной. Хороша шкура вышла. А оленей оставил. В них не стрелял. Как-то стрелять было плохо: стоят, словно свое стадо. Попробовал было, да мушка так прыгала, что и прицелиться не мог. Ветер был что ль тогда сильный…

И слушая эти рассказы, мы начинали думать: не из легкомысленного ли желания заработать согласился Кондратий быть нашим проводником? Возможно ли вообще пробраться на оленях через такие снега?

Виной всему теплый северный ветер, дующий с Ледовитого моря. Согретый Гольфштремом, он несет с собой оттепель, пасмурную погоду и этот бесконечный несносный снег. Мы ждем не дождемся, когда задует наконец холодный южный ветер с Белого моря. Но против обычного здешняя погода проявляет постоянство, и надежды на небесные перемены у нас очень слабые.

Все же мы решаем покинуть Куцкель-озеро. Мы хотим обмануть погоду.

В день отъезда хозяйка устраивает праздничный обед. С тех пор как выяснилось, что все наши консервы безнадежно испорчены, нам волей-неволей пришлось перейти на лопарский режим. Это значит, что изо дня в день мы ели только одно оленье мясо.

Разрубив смерзшуюся тушу на части, лопарь вносит голову или ногу оленя в избу и оставляет лежать их там на самом видном месте целые сутки, пока мясо не оттает. Потом большой кусок мяса кладут в котел с водой и кипятят часов пять-шесть подряд. В результате этой инквизиции от мяса остается одна сухая клетчатка: все питательное вываривается из него. И навар, который казалось бы должен быть настоящей пищей, выливается за дверь в снег.

Мясо рвут на куски руками, кладут в тарелку и ставят на стол.