Д. Мак-Муллен - Всемирный следопыт, 1929 № 12

Берег озерца. Вытоптанное поле в коровьих следах. Вой, визг, клубком грызутся собаки. Увидали нас, бросили междоусобицу, подбегают, голенастые, худые — скелеты, все три хромают, клочья шерсти — дыбом, какие-то собачьи призраки. Неподалеку от воды — юрта, деревянные ребра ее наполовину открыты. Видны ситцевые подушки и огромный помятый самовар. Молодая, худая, в серых холщовых штанах, киргизка чешет бок привычным движением. Другая сидит на бугорке, на скамейке и обеими руками, точно защищая, обхватила младенца с большим лицом, неподвижным, как у китайской куклы. Так сидят столетия, глядя в степь. С облегчением вспоминаю, что в Уральске видел таких же киргизок в зеленой форме комсомольского юнгштурма. Те уже сюда, на помет, не вернутся…

— Дудаков видали?

— Йок, — тихо отвечает тонкая киргизка.

Проколесив весь день без толку, на вечерней заре постреляли уток, разбили в степи палатку, зажгли керосиновый фонарь; повесив на оглоблю чайник, подложив под него коровьих лепешек, вскипятили чай. В темноте дул холодный ветер, под пеплом раздувало угли. Печально свистела полынь. Все притихли, улеглись тесно в палатке.

Проснулся я от какой-то тревоги, отогнул полог. Лохматая как шкура, между звезд неслась черная туча. Там, где в ночной синеве терялся ее след, одна за другой падали молнии где-то за Уралом. Мощные столбы огня, но — ни звука, только посвистывал ветер в траве. Я почувствовал, как удивителен был прыжок из современного города в глухую глубь тысячелетий — как на «машине времени» Уэллса.

С утра кружили без дорог. Неожиданно на кургане торчат два голенастых серостальных журавля. Подбираемся — снялись. Гляжу — впереди весь край горизонта колышется, будто живой. Что это?

— Утки, — говорит возница.

Со второй телеги также заметили астрономическое скопление птиц. Подъезжаем к заросшему озеру. Утиные стаи — десятки тысяч — тучами уносятся в степь. Но знаем, что немало и осталось. Кидаемся с головой в чернозеленую кугу. Здесь и матерого охотника забьет лихорадка. Консультант-сценарист — голова ушла в плечи, затылок ощетинился — нагнувшись, бежит, сел за кочку. Бах, трах, тах! — Утки носятся со всех сторон стаями и в одиночку… Дрожащими пальцами суешь патроны, кряковые просвистывают над головой… Утки сошли с ума… Стволы раскалились… Мы сошли с ума. Патронташи пусты… У Грайки в собачьих глазах желтое безумие…

Наконец утки покидают озеро, те, что остаются, крепко садятся в куговых зарослях. Зной нестерпим. Подбираем добычу, ложимся на полынь под телеги. Липатов возвращается из степи с четырьмя утками, губа — в клочьях кожи, отвисла. Требует, чтобы его сфотографировали. Вот где сказался человек — индивидуалист, честолюбец.

Вечером возвращаемся в Коловертное. Широкая улица — мазаные заборы, сараи с плоскими крышами, редко расставленные крепкие четырехскатные дома на подклетях. Кое-где развалины. Во всем поселке — ни кустика. Отовсюду видны выжженная степь, уходящие телеграфные столбы. Черные крылья мельницы. Тусклый закат. Тишина, безлюдье, трещат кузнечики. Спотыкаясь, прошел подвыпивший казак, запел было и оборвал. И снова — глушь, ни огонька, только далеко где-то скрипит воз, степенно стонет верблюд.

Наутро в безоблачной синеве летят, растянувшись в три линии, караваны гусей.

Весь день несемся на парусах — торопимся доплыть до семьдесят пятого яра, где, по расспросам, гусиная сидка. За дублет по гусям назначен приз. Настроение на лодках приподнятое. Семьдесят пятый яр! Стоянка превосходная — на высоком песке, среди кустов. Разведка находит поблизости озеро с гусиным пухом на песках. Торопливо закусываем недожаренной дичью, и еще до заката Правдухин разводит нас на номера.

Трава здесь по плечи, местами выше головы. Тополевый, ивовый живописный лес. Сквозь прибрежные ветви зеркально блестит озеро, — широкая, на много километров «старица». То-и-дело из-под ног вылетает тетерев, ошалело путаясь в кустах, с сухим фырсканьем снимаются куропатки, непуганные вяхири перелетают в двадцати шагах. Но стрелять запрещено по уговору.