Владимир Белоусов - Всемирный следопыт, 1930 № 02

Промотавшись еще часа два попусту, я вышел на дорогу и злобно зашагал к костру. Решено: я там обсушусь во что бы то ни стало и… быть может съем что-нибудь, а старика в крайнем случае прогоню.

Однако у догорающего костра никого не оказалось и — что хуже всего — сковороды на костре не было. Значит оставалось только обсушиться. Я подбросил в костер дров, снял с себя одежду и начал просушивать.

— Э-э, голубок, вернулся? Вот спасибо. Я ведь искать тебя хотел итти. Сушись, сушись на здоровье!

Старик стоял около и улыбался очень ласково.

— Все-таки ты свинья, — сказал я сурово, злясь на исчезновение сковороды. — Как же так: гнать на дождь мокрого человека. Свинья!

— Да голубок ты мой милый, я тогда трезвый был, а ко мне к трезвому лучше не ходи никто. Терпеть не могу.

— Что же, с тех пор разве нализаться успел?

— А выпил, конечно выпил. Шошо принесла. Шошо, эй, Шошо! Пошла сюда скорей. Эй!

Тут я догадался, куда я попал.

— Ты Ванька Лександров?

— Я, голубок, я. Я самый! Шошо, иди што-ль, а то я тебя!

В зеленом холме между двумя исполинскими соснами открылась деревянная дверь, и оттуда послышался женский голос:

— Я бы пришла, Лександрыч, да мне совестно: вон он какой!

Я, совершенно голый, чувствовал себя не очень ловко, но мокрое платье невозможно было надеть. Старику такое положение видимо доставляло большое удовольствие. Ругаясь и гнусно хихикая, он выгнал из землянки маленькую женщину, заставил ее принести желанную сковороду, наполнить ее кусками дичи, поставил на огонь чайник, и лишь тогда сжалился.

— Ну, теперь пошла, принеси мою шинель. Да живо, малый-то, чай, во как жрать хочет.

«Малый» действительно хотел жрать. О, этот дивный голод юности, жадное неукротимое требование еще растущего тела! Это было невообразимо вкусно: эти куски уток, тетеревей, картофеля, сала с луком и какими-то красноватыми стручьями. Никогда нигде ничего в жизни я не поглощал с таким яростным наслаждением!

Когда я наглотался — почувствовал, что горло и внутренности горят огнем. Хотелось кричать, бежать, выть, кататься животом по мокрой траве, хватать ее ртом. Напрасно я пил холодную воду, горячий чай, ел бруснику. Смерть!

— О-хо-хо, а-ха-ха! — радостно хохотал проклятый старик. — Пьяница я, голубок, старый горький пьяница. Все ем с перцем. Люблю с перцем. А тебе-то оно, конечно, того. А-ха-ха! Шошо, пошла за молоком, живо, а то околеет. Пошла, я тебя!

Он пил водку, курил, хохотал как леший и ругался.

— Ну как? Отживел, очухался? Нет? Да ты хлопни стакашку, свет увидишь. Шошо, поднеси ему спотыкаловки.

В отчаянии я схватил полчашки водки и — удивительное дело — один огонь потушил другой: мне стало лучше.

Старик торжествовал:

— Уж я знаю, что говорю. Нацеди-ка и мне. Ха-ха. Теперь без перцу зажарить можно. Поворачивайся, Шошо! Глухарку накроши, а то тетерок пару. Не бойсь, сожрет.

К еще большему удивлению я чувствовал, что он прав: опять страшно хотелось есть.

— У тебя что же, склад дичи, что ли?

— А нельзя, голубчик, иначе. Верно: склад, ледник.

— Из озера льдом набиваешь?

— Бот еще, стану я возиться. У меня живой лед, сам течет. Слышишь, булькает?

Лепет непрестанно падающей струи доносился откуда-то из-за деревьев.

— Ключ? Нельзя же в воде долго птицу держать.

— Понимаем, не учи! Пойдем, гляди!

Длинная, узкая, двухскатная из дерна крыша поставлена прямо на землю. Сыро, темно и холодно после распаренной влажности летнего дождя. Огромная колода, выдолбленная из цельного дерева, и в ней ряд глиняных горшков.

— Сунь руку в корчагу. Не бойсь, не укусит.

— Да тут рыба!

— Без этого тоже нельзя. Окуни. Хочешь, сейчас уху сварим? Ты в другой, где воды-то нет пошарь. Э нет, не так, планку не тронь, а то выскочит.

— Кто?

— Корчага. Они друг дружкой держатся, а сверху каждую планка прижимает. Одну упусти, все расплывутся. Ну, полезай!

Я опустил руку в темную пустоту глиняной посуды и ощупал. Ощипанные и выпотрошенные тушки птиц лежали там холодные, точно на льду. Журчащая струя воды, блестя даже в полутьме, падала в широкий конец колоды.

— А чтобы через край не пошло, прорези сделаны, понял? Вот тебе и водопровод, и ледник, видал? Умственно сделано: летом холодно, зимой ничего не мерзнет, а?

— Колоду часто менять приходится, гниет от сырости?

— Дуб, дурья голова. Только крепнет от воды-то, износу от воды нет.

Мы выползли из-под дерновой крыши, и старик закрыл дверцу, туго скрипевшую на деревянных петлях.