Клиффорд Саймак - Зачем их звать обратно с небес?

Он подошел к старому каменному мостику – камень уже крошился и рассыпался. Внизу неторопливо тек ручей, глубиной всего в несколько дюймов, с черным илистым дном.

Фрост перешел через мост, усиленно размахивая руками, чтобы хоть как-то осложнить пиршество кровососам. Безнадежно. Он хлопнул себя по шее и посмотрел на руку – та была испачкана кровью: насекомые были настолько голодны, что не обращали никакого внимания на его удары.

День клонился к вечеру, и Фрост понял, что дальше будет только хуже. Спустятся сумерки, мухи исчезнут, но москиты поднимутся тучами из болот. Эти, что пировали на нем теперь, были только небольшим передовым отрядом, основные силы явятся с наступлением вечера. Что останется от него к утру? Глаз нельзя будет раскрыть из-за отеков.

Фрост несколько рассеянно задумался – а в состоянии ли москиты совсем заесть человека?

Если бы он мог развести костер, то его бы спас дым. На речной отмели свежий ветер развеял бы эти полчища. Или если взобраться на какую-нибудь гору, то там, на ветру, он тоже избавился бы от паразитов.

Но костра развести Фрост не мог. А мысль о том, что надо карабкаться на вершину или тащиться назад к реке через заросли, заставила его содрогнуться. Опять топь, ядовитый хмель, не дай бог, еще и гремучие змеи, да если он даже и доберется до берега, то отмели может и не достичь – та могла оказаться довольно далеко, а пловцом он был никудышным.

Но что-то делать надо. Было уже поздно и времени на философствования не оставалось.

Он стоял на дороге и глядел на утыканные деревьями обрывы, на подлесок, что карабкался наверх между камнями.

Есть другой выход, сообразил он. Повернулся и пошел к мосту. Спустился к воде. Зачерпнул пригоршню ила. Ил был черный, густой и жутко вонял. Фрост размазал его по груди, по рукам, полными пригоршнями покидал на спину. Затем, уже аккуратнее, нанес на лицо. Ил пристал, и жить стало легче: пронзительный писк москитов по-прежнему звенел в ушах, они кишели у него перед глазами, но на тело уже не садились. То ли потому, что грязь была прохладной, то ли она действительно обладала антисептическими свойствами, но зуд заметно уменьшился.

Здесь, подумал Фрост, в этом захолустье, я оказался в положении куда худшем, чем если бы оставался на улицах родного города. Голый дикарь на берегу грязного ручья.

У него не было ничего, абсолютно ничего. Здесь, почти в конце своей дороги, он оказался побежден окончательно. Раньше у него оставалась хоть смутная и неопределенная надежда, теперь же не стало и ее. Что делать? Снаряжения никакого и никакой возможности его раздобыть?

Может быть, утром вернуться на дорогу и присоединиться к Бродягам – если те еще не покинули окрестности и если они позволят присоединиться? Но такую жизнь он себе не представлял, хотя они, по крайней мере, дадут ему штаны, а то и башмаки. Найдется какая-нибудь еда, какое-нибудь занятие,

Скорее всего, так и выйдет, хотя они его и прогнали, когда увидели, что он – изгнанник. Да, никто, даже Бродяги, не могли иметь с ним дела, но оставалась надежда, что они его не прогонят. Разрешат присоединиться, пусть даже в качестве козла отпущения, в качестве шута, кого угодно.

Фрост вздрогнул, когда подумал о том, насколько же у него пропала вера в себя, что стало с его чувством собственного достоинства. Ведь он всерьез рассматривает этот вариант.

Или, может быть, настала пора выбрать последний, отчаянный путь, отыскать ближайшую станцию и обратиться туда… за смертью. А после, лет через пятьдесят, через сто или тысячу проснуться и обнаружить себя в положении, ничем не лучшем, чем теперь. Да, с него сведут татуировки, но и все. Впрочем, одежду тоже дадут, и он встанет в очередь за бесплатным супом. Ни чувства собственного достоинства, ни надежд, ничего! Но бессмертие, у него будет бессмертие!

Он поднялся и пошел вверх по ручью, где раньше заметил несколько кустов ежевики. Собрал пару горстей, съел и вернулся на прежнее место. Сел на корточки. Автоматически продолжил черпать грязь из ручья, нанося ее на тело там, где она лежала неровно или тонким слоем.

Сейчас ему было нечего делать. Сумерки уже сгущались, и москиты роились тучами. Придется провести ночь здесь, а утром – позавтракать ежевикой, привести в порядок свой грязевой покров и, наконец, решиться хоть на что-то.

Опустились сумерки и затеплились светлячки, они усеяли откосы и густые речные заросли мерцающими холодными огоньками.

Затянул свою песню козодой, из чащи ему ответил еще один. Где-то возле реки зафыркал енот. Восток засиял золотом, и на небеса выкатилась почти полная луна. Жалобный вой москитов заполнил все закутки ночи. Они старались залезть Фросту в уши, в глаза… Временами он дремал, вздрагивал, просыпался и, не понимая, где находится, пугался. Маленькие ночные зверьки вылезли из нор и шелестели в траве. На дорогу выскочил заяц и, склонив вперед длинные уши, долго и серьезно разглядывал странную фигуру, съежившуюся возле ручья. Вдали кто-то истерично затявкал, с крутого обрыва завопил дикий кот, и от этого звука Фрост похолодел.