Виталий Войцик: Пиши, человек!

На небольшой поляне, поросшей бурьяном и полынью, доживал свой век старый покосившийся дом. Высокие деревья бросали на него зловещие тени, а северный ветер с упорством трепал прохудившуюся крышу. И лишь тусклый огонек в сером грязном окне трепетным светом вдыхал жизнь в это ветхое жилище. В нем среди пыли и векового беспорядка за невысоким деревянным столом сидел человек. Он грузно склонялся над обшарпанной столешницей, на которой усердно коптила масляная лампа. Тлеющий фитиль то разгорался, озаряя всю комнату и высвобождая из темного плена ее скудное убранство: небольшую скамейку у входа, печь в углу и запылившуюся кровать, — то затухал, возвращая тьме ее владения. Рядом в старом кресле примостился пес. Его большая вытянутая черно-белая морда была устремлена на покрытое трещинами окно.

За окном господствовала ночь. Звезды и луна изредка появлялись из-за косматых туч, робко заглядывая в одиноко стоящий дом. Человек держал в руке длинное перо, готовясь оставить чернильный след на лежавшей перед ним бумаге.

— Хочется выть на луну? — спросил он, обернувшись к собеседнику.

— Нет, — ответил пес и тут же (словно его застукали за чем-то непристойным) отвел взгляд от окна. — Луна давно не цепляет наших душ.

— Знаем, — усмехнулся человек. — Не зря вы произошли от волков.

— Так же как человек от обезьяны. — Пес не подал виду, что заметил эту усмешку. — Пиши!

— Чего писать-то? Ты все молчишь.

— Сейчас начну.

Лохматый пес вытянул спину, изогнул ее, распрямив лапы, и затем поудобней устроился в кресле.

— Когда-то я был маленьким щенком и гулял со своими братьями, не боясь человека. — Его черная шерсть успела потерять свой блеск, а из глаз исчез щенячий восторг.

— Ты и сейчас меня не очень-то боишься!

— Я — нет, но есть другие собаки. Они тебя найдут. Так давай же поспешим. Я должен закончить свою историю. Первую и последнюю книгу, написанную псом…

Шел сто пятьдесят шестой год, когда Вольф появился на свет.

— Позволь! Но какой год ты имеешь в виду? Собачий или человечий?

— Обычный. Тот самый, в котором триста шестьдесят пять дней, двенадцать месяцев и четыре сезона. Но только от рождества Феликса. Первой собаки разумной!

— Ее создал человек, если мне не изменяет память…

— Природа! Человек лишь помог. Пожалуй, это лучшее, что он сумел создать.

— Возможно, ты и прав…

— Пиши!

К тому времени собаки окончательно освободились от власти людей. Грей — вожак племени — говорил, что господство человека наносило урон не только псам, но и всему живому на Земле. И однажды произошла катастрофа, которую и устроили люди. Была разрушена планета, и только собаки сумели очистить Землю от мусора, что оставили после себя люди. Грей рассказывал, что его было несметное количество: ни одной чистой реки, ни одного нетронутого леса, ни одной невзорванной горы. Но дело спорится, когда идея чиста. Собаки бережно хранили уцелевшие участки земли, нежно заботились о каждом кустике, что пережил столетнюю зиму, о каждом деревце, что не сломалось под напором неистового ветра, каждой речушке, что, оттаяв, вновь несла свои чистые воды.

— А куда делся человек?

Человек одичал. Превратился в животное. Достигнув технологических высот, он начисто потерял связь с природой. После катастрофы он лишился всего, что его окружало, и начал исчезать в новом, диком для себя мире так же стремительно, как когда-то исчезали другие животные в мире, созданном людьми.

— А что же псы?

— Теперь и о псах…

Мир, некогда принадлежавший людям, стал колыбелью разумных псов — новых хозяев земли. Они же решили восстановить былое величие природы и никогда не допустить повторения страшной катастрофы. Для этого они зареклись не повторять путь человека. Решили псы беречься от людей, которые изредка да появлялись в этих краях. Старейшины говорили, что люди те — бездомные странники без роду и племени. И сторониться стоит их, ибо зло несут они в своих руках. И не смел ни один пес ослушаться старейшин, трепет в душе храня. И так было до тех пор, пока не родился Вольф.

Вместе с Вольфом на свет появились еще трое щенков. Все были серо-голубого цвета. Соседи твердили, что в отца. А вот Вольф оказался даже не в мать (та была рыжей красоткой) — угольная шерсть, белые грудь, лапы и морда, голубые сверкающие глаза, обведенные тонкой черной маской.