Александр Сальников - Пчёлы

Когда мальчик начал говорить, Эдвард решил больше не спать.

Утром он нашел комнату Хлои.

Она сидела на неубранной постели, одетая лишь в ночную рубашку. Давно не мытые волосы лежали на плечах нечесаной паклей. Хлоя сидела, опустив босые ноги на прорезиненный ковролин, и смотрела в стену.

Что транслировали в ее гексе, Эдвард не увидел. Едва он вошел, стены погасли, на потолке загорелись светильники, а из динамиков послышался ласковый женский голос:

— Гости Дома Искупления! Люди Сан-Сити искренне верят, что вы в самом ближайшем будущем вернетесь к полноценной жизни. Каждый человек имеет право на ошибку, гласит постулат гуманизма. И, следуя этому постулату, мы должны помочь вам вновь обрести свое предназначение. Повторяйте с нами. Вместе мы сможем снова наполнить ваши души светом. Заповедь первая — не убий…

— Здравствуй, Хло. — Женщина молчала. Она казалась забытой в комнате куклой. Эдвард присел рядом. — Ты не выходишь уже три дня. Я… Я боюсь за тебя.

Эдвард погладил кончиками пальцев ее шею. Сквозь бледную кожу позвонки выпирали чудовищно остро, словно хребет древней рептилии.

— Ты слышишь меня, Хло? Не молчи!

— Гость Эдвард, — в дверях возник Джозеф-охранник. Он держал поднос с завтраком. — Гостье Хлое нужно поесть. Пройдите в столовую.

Эдвард тяжело поднялся, коснулся на прощание щеки Хлои и спросил:

— Когда ее последний раз осматривал врач?

— Врач осматривает гостью ежедневно. — Холодно ответил Джозеф. — Ее состояние не вызывает опасений.

Эдвард с чувством выругался и вышел.

Он приходил к ней снова и снова. Просил, умолял, кричал. Но Хлоя превратилась в набитую рисом тряпичную куклу.

Локти упирались в стол, лоб — в сведенные горстями ладони. Кофейный аромат поднимался от чашки и щекотал ноздри, но пробиться в легкие, забраться в истерзанный добровольной бессонницей мозг уже не мог. Сквозь шум в ушах пробирались набившие оскомину слова прокурора. От них не было избавления.

— Мякиш, — послышалось справа.

Эдвард встрепенулся и, когда черные мухи перестали кружить перед глазами, увидел улыбающегося глухонемого. Он сосредоточенно отрывал корку от оставшегося после завтрака хлеба.

Галлюцинации, подумалось Эдварду. Последствие длительной инсомнии.

— Мякиш, — произнес глухонемой. Эдвард уставился на старика. — Мякиш, — повторил он. — Просто удивительно, сколько возможностей таит этот податливый кусок свежего хлеба. Его можно мешать со слюной и лепить все, что придет на ум. Людей и животных, рыб и птиц. Зайди как-нибудь, я покажу тебе свой зоопарк. Триста иллюстраций «Занимательной Зоологии», триста фигурок, триста застывших кусочков мякиша.

— Вы скульптор? — только и смог выдавить Эдвард.

— Пропитанный слюной мякиш — прекрасное средство, чтобы побыть одному, — старик словно не услышал вопроса. — Можно залепить уши — и не слышать, залепить ноздри — и не дышать. Можно склеить ресницы — и остаться в темноте. Попробуй, Эдмон, — он разломил краюху и протянул Эдварду половину.

Эдвард неожиданно для себя ухватил кусок и сжал в кулаке. Пальцы погрузились в хлеб, мягкое забилось под ногти.

Старик улыбнулся и зашаркал к выходу.

— Я не Эдмон, — крикнул в спину сумасшедшему Эдвард.

На пороге старик обернулся:

— Ты узко мыслишь, — подмигнул глухонемой. — Начни с мякиша, Эдмон.

Оторвавшаяся на время от мелькавшего на стенах столовой судебного процесса Клара криво ухмыльнулась и с хрустом откусила от яблока.

— Кто он? — Феминистка молчала. — Кто этот псих? — рявкнул Эдвард и ухватил ее за ворот.

Та брезгливо, словно дохлого таракана, взяла Эдварда за рукав и с силой потянула:

— Руки убери, мужлан. — И лишь когда Эдвард разжал пальцы, ответила, — когда я попала сюда, он называл себя аббатом Фариа.

«Залепить уши — и не слышать».

Эдвард украдкой сунул хлеб в карман и заспешил к Хлое.

Сбивчиво и путано шептал он о сегодняшнем происшествии. Жарко твердил об аббате и тишине. Настолько жарко, что когда мякиш лег в безвольную ладонь Хлои, ее пальцы сжались в кулак.

В ту ночь Эдвард позволил себе заснуть. Ему приснился Фариа. Он лепил человечка.

Старик навис над столиком и старательно раскатывал колбаску из мякиша. Лица видно не было: лишь сверкающая в ореоле седого пушка лысина, лохматая поперечина бровей да сизый нос, казавшийся при таком ракурсе еще мясистее.

Эдвард потоптался на пороге, кашлянул в кулак, но аббат не отвлекся от работы, даже когда незваный гость тронул его за плечо. В растерянности пришлось изучать стеллажи, расставленные вдоль трех из шести стен. «Занимательная Зоология» из засохших дрожжей, соли, муки и секрета слюнных желез.