Юрген Торвальд - Кровь королей

Но резкий голос заставил их вернуться. Рядом с часовым стоял худощавый капитан, который в прошлую ночь участвовал в захвате лазарета.

– Что вы хотите? – спросил он, и они в первый раз услышали, что он бегло говорит по-немецки. – Наши приказы неясны?..

Гертрих бросил на него резкий взгляд.

– Я врач и должен идти к тяжелобольному, которого я вчера лечил. Если не продолжить лечение, он умрет…

На лице у капитана отразилась неприязнь.

– Ах, так? – сказал он. – Речь, по-видимому, идет о генерале или о нацистской шишке?

– Речь идет о старом человеке, о прусском принце Вальдемаре, – ответил Гертрих. Едва договорив последнее слово, он понял, что совершил ошибку и пробудил у капитана явную ненависть.

– Пускай умирает!

Гертрих понял не сразу. Но капитан повторил:

– Пускай умирает! Каждый, кто принадлежит к шайке прусских юнкеров, не заслуживает ничего лучшего. У меня для вас более стоящие задания. Посмотрите, что тут происходит…

Он показал правой рукой на улицу.

– Посмотрите… – крикнул он. – Оглядитесь как следует.

По улице к лазарету ехали американские грузовики. На них лежали и сидели истощенные голодом, смертельно бледные люди в полосатых одеждах. Они едва могли поднять голову.

– Видите?.. – язвительно произнес капитан. – Плоды ваших грехов. Каждый из них сейчас же получит первоклассную кровать. Каждого вы обследуете и будете лечить лучшими средствами. Если хотя бы один из них умрет, я спрошу с вас. Поставлю вас к стенке вместе с вашим прусским князем. – Его голос вдруг сорвался. – Всех, всех, всех…

За машинами шли немецкие пленные. Они несли носилки. Их глаза выражали страх и ужас от первого столкновения – глаза в глаза – с жертвами преступлений, о которых они, может быть, время от времени слышали, но старались забыть – неважно, по неведению ли или от равнодушия, бессердечности, слепоты или страха. Они снимали полумертвых с машин и проносили их с низко опущенными головами в лазарет мимо Гертриха и Тисса. Гертрих подумал: «Боже, вот как это выглядит… Но почему старому человеку приходится платить за грехи тех, кто должен за это отвечать?..»

Он не успел подумать о том, что с тех пор, как стоит мир, невиновные всегда расплачиваются за виновных. Он тоже почувствовал, что к его спине приставили автомат, и пошел назад в лазарет вслед за скорбной процессией.

4

– Тебе лучше?

Принцесса Каликста наклонилась над лицом принца. Промокнула капельки пота на его бледном лбу.

Она украдкой посмотрела на часы, которые стояли у кровати, и подумала: «Двадцать пять минут одиннадцатого, а он собирался прийти к нам не позднее девяти».

Принц едва слышно сказал:

– Да, лучше. Я думаю, что опять пройдет.

– Конечно, пройдет, – ответила она, принуждая себя улыбнуться. – А когда мы сюда ехали, ты в это уже больше не верил.

– Нет, – сказал он, – я в это больше не верил. Но ты… – Он попытался поцеловать ее руки. – Если бы у меня не было тебя, я бы уже давно умер.

– Ерунда, – сказала она. – Не надо говорить такую ерунду. Тебе всегда приходилось самому с этим справляться. Я только иногда приводила врача.

– …и любила меня, – прошептал он. – А это значит больше, чем все врачи на свете.

Она подумала: «Если бы только это была правда! Если бы я могла тебя удержать и вылечить только моей любовью, это произошло бы уже в дороге. Это произошло бы еще до того, как здешний приветливый врач сжалился над нами. Но это неправда. Вся моя любовь не сможет тебе помочь – ни теперь, ни сегодня, ни завтра.

Она не сможет тебе помочь, если не придет врач и если не придет тот приятный бледный молодой человек, который сам выглядит так, как будто вот-вот упадет без сил… Когда же они наконец придут, – думала она в отчаянии и видела, как стрелки часов подходят к половине одиннадцатого. – Что же случилось, почему они не приходят? Я прошу тебя, боже, – тихо молилась она, – пусть улицы будут свободными для этого врача, чтобы он смог еще раз к нам прийти».

Она снова склонилась над принцем. Она слышала его шепот:

– Я чувствую, что кровотечение останавливается… – сказал он. – Ты когда-нибудь задумывалась, как часто ты вот так, в тревоге, сидишь рядом со мной…

– Нет, – сказала она, – я об этом не думала. И не хочу об этом думать. Я думаю только о том, что ты будешь жить…

– Но я думаю об этом, – сказал он. – Тогда, в 1891 году в Дармштадте, когда мне было два года и рядом сидела Оччи, я ударился пальцем о край стола. Палец посинел и распух, и Оччи догадалась, что у меня гемофилия, – тогда моя бедная мать не поверила бы, что я доживу до сегодняшнего дня. А позже, когда мне было тринадцать лет, в Киле – отец тогда был адмиралом – случилось несчастье с моим братом Генрихом…