Андрей Алефиров - АНТИонкология - рак, я объявляю тебе войну!

Грязная корка покрывает все его тело и лицо. Волосы сбились в колтун. Движения человека слабы и беспомощны. Он чувствует холод, безбрежность пустынной степи, безысходность своего пути. Он, похоже, уже плюнул на все, отчаявшись дойти туда, куда шел.

Сейчас он лежит в луже и плачет от жалости к самому себе. Слезы оставляют светлые полосы на его грязном лице. Они стекают прямиком в лужу. Человек плачет уже много дней и скоро захлебнется в собственных слезах. Его отчаяние и страх так велики, что отнимают последние силы. Холод сковывает тело, а страх парализует разум. Ночь, кажется, не кончится никогда.

Подожди-ка, что это? Вдалеке, где-то там, на дороге, в темноте не видно, послышался легкий звон уздечки. Или, может, показалось? Да, показалось.

Хотя нет. Вот опять. Дзинь-дзинь. Ну конечно! И негромкие удары подкованных копыт о землю.

Из темноты выплывает силуэт всадника. Конный едет мерным шагом, как видно никуда не торопясь, несмотря на неподходящее время для прогулок. Порывы ветра, налетая, поднимают полы его плаща, треплют гриву и хвост скакуна. Впрочем, фигура всадника настолько основательна и дышит таким спокойствием, что кажется, не только ветер, но даже песчаная буря или огненный шквал не вышибут его из седла.

Яркий отблеск луны отражается серебром от металла поручей. Капюшон толстого дорожного плаща закрывает лицо. Рукоять тяжелого меча, висящего за спиной, торчит из-за левого плеча. Большой круглый щит, окованный железом, приторочен к седельным сумкам.

Сомнений нет, это воин. Но кто он, почему один? Что делает в этой глухой темной ночной степи?

Дойдя до несчастного, валяющегося словно куча мусора на дороге, конь остановился. Наклонил свою большую морду к грязной руке, настороженно прядает ушами.

Всадник, похоже, не торопится слезать. Молча глядит вниз, перебирая поводья.

Мерно текут минуты. И вот слабый стон, больше похожий на шелест травы, доносится снизу. Дрожащая рука протягивается к всаднику. Человек, распростертый ниц, кажется, хочет что-то сказать. Наконец это ему удается.

– М-м… всадник, – молчание, – я умираю… помоги мне. – Он делает большие паузы, как будто собирается с последними силами для каждого слова.

– От чего же умираешь ты, несчастный человек? – Голос всадника приглушен капюшоном. Он не выражает никаких эмоций.

– От холода лужи, в которой я лежу… От темноты ночи, которой нет конца… От злой беды, что настигла меня…

Поднятая из лужи грязная рука бессильно падает обратно, подняв маленький фонтанчик брызг.

Всадник молчит. О чем он думает? Одному Богу известно.

– Так что за беда постигла тебя, грязный и мокрый человек?

Ответа не последовало. Вопрос утонул в вате безбрежной тишины. Безмолвный всадник, похоже, уснул в седле.

Ответ прозвучал, когда стало казаться, что его не будет.

– Это… все… зверь.

Опять тишина. Лунный свет мерцает на доспехах воина. Волны чернобыльника бегут в неведомую даль.

– Когда я был молод, – снова затеплился огонек жизни в луже, и дрожащий голос продолжил, – и только вышел на эту дорогу, я вознамерился пройти ее всю. Как бы длинна она ни была.

Я познал радость пути. Когда мои ноги гудели от усталости, я почитал это за высшее удовольствие. Потому что знал: это оттого, что я иду. Это оттого, что мои мышцы становятся крепче и их силы хватит, чтобы одолеть дорогу. А большего я не желал.

Три певчие птицы из моей родной стороны кружились над моей головой и пели мне знакомые песни, будя меня по утрам.

Я шел…

Так минул не один год. Пейзажи по сторонам примелькались. Ноги перестали болеть. А дороге не было видно конца. Песни трех певчих птиц будили в моей душе глухую липкую ностальгию. В этом мало приятного, знаешь ли.

Мне стало скучно.

А я все шел и шел. И вот когда мне стало совсем невмоготу, повстречал я на дороге старушку-чернавку, маленькую такую, сухонькую. Присели мы на придорожный камень. Тут я и поведал ей о своей беде.

– Что ж, – говорит чернавка, – беде твоей помочь можно. Попутчик тебе нужен веселый.

– Эва хватила! Да где ж его взять. Дорога-то пуста.

– А что тебе дорога? Такой попутчик всегда с тобой, как и в каждом. Внутри тебя, как в карете, едет. Есть у него гусли звонкие и колокольцы золотые, чтобы тебя в скуке твоей потешить.

– Врешь ты все, бабка, – говорю, – ежели он внутри меня сидит, так что ж ни разу знать о себе не дал?