Джейн Фонда - Прайм-тайм. После 50 жизнь только начинается

• Мы достойны развернутых научных исследований в области охраны здоровья в свете увеличившейся продолжительности жизни.

Некоторым кажется, что мы требуем слишком многого. Да, зачинщики переворотов ведут себя именно так. Если мы движемся в сторону беспрецедентной продуктивности и жизнеспособности на протяжении всей жизни, не время занижать свои требования. Революция в продолжительности жизни побуждает нас заострить внимание общества, которое должно признать наш вклад и оказать разумную и заслуженную нами помощь. В конце концов, старость – удел всего человечества; нужно объединить наши цели и усилия.

Давайте действовать – вместе и поодиночке, – чтобы покончить с эйджизмом (дискриминацией по возрасту) и апатией.

ИТАК, ЕСЛИ ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО ЭТО ОТВРАТИТЕЛЬНО, НЕ СТОИТ читать эту главу. Попытайтесь на минутку представить, что было бы, если бы мы жили вечно. Жизнь потеряла бы всякую стройность, всякий смысл. Смысл же придает напряженная неизвестность того, что ей противостоит: молчание – ничто без звука, доброта – ничто без подлости, радость без печали превращается в рутину. Чего еще ждать, спустя какое-то время после того, как мы добились того, чего хотели, или того, в чем нуждались? Продолжать вечно делать одно и то же? Опять двадцать пять. Никакой спешки, никаких стимулов. Если время бесконечно, отдельные моменты теряют свою ценность.

Мы моделируем не только свою старость, чем я занимаюсь в последние двадцать с небольшим лет. Я также моделирую свою смерть. Возможно, некоторых это шокирует, кажется отвратительным. В 1970 году певец Майкл Джексон навестил меня в Санта-Барбаре. Я распечатала для него фотографию того места на краю отвесной скалы на побережье Тихого океана, где я хотела бы упокоиться, – и была потрясена, когда он взволнованно вскрикнул: «Нет! Нет!»

Я с сыном, дочерью, и своей мачехой Ширли Фонда на торжественном представлении почтовой марки с фотографией моего отца Генри Фонды.

Ему было непонятно и пугало то, что я с такой легкостью говорю о своей смерти. Может быть, это счастье, что он ушел из жизни так, как ушел. Не могу представить его спокойную старость.

Время от времени я делаю над собой усилие и воображаю себя глубокой старухой. Вижу себя лежащей в кровати, слабой и иссохшей. Я ощущаю мягкую шерсть своей собаки (увы, вероятно, это будет уже другая собака!), свернувшейся у меня под рукой. Меня окружают дети и внуки. Большинство моих друзей моложе меня, и они тоже, если позволяют обстоятельства, навещают меня. Я знаю, что больше всего мне хочется увидеть любовь на их лицах. Я знаю: отрезок жизни, отделяющий меня от настоящего момента до воображаемого, я должна прожить так, чтобы заслужить любовь. Я знаю: чтобы суметь распознать эту любовь и ответить на нее, мой ум должен быть живым. Я знаю, что, умирая, я хотела бы передать им свою любовь и внушить, что своевременная смерть – обыкновенный отрезок жизни. Моя подруга Джоан Галифакс, проповедник дзэн-буддизма, которой приходится работать с умирающими людьми, писала, что «у нас есть предчувствие, что в момент смерти высвобождается какой-то фрагмент вечности, живущий внутри нас» 1.

Еще Джоан рассказала мне о своем отце. За два дня до смерти сиделка, склонившись к нему, спросила: «Что вы чувствуете, мистер Галифакс?», на что он ответил: «Все!» Мне бы хотелось суметь сказать то же самое перед смертью: « Я чувствую все, полную взаимосвязь и взаимозависимость между нами всеми». Понимаю, что для этого я должна научиться быть открытой, уступчивой, наполнить любовью свое сердце – а это непросто. Придется потрудиться.

Признаюсь, что склонна все планировать, опираясь на собственные соображения, и понимаю, что не должна быть слишком эгоистичной, настаивая на этом рассказе о смерти, ведь подобные вещи обычно срабатывают не так, как мы себе представляем. Тем не менее осознание неизбежности смерти помогает мне полнее прожить каждый новый день.