Так Василий оказался в Инженерном корпусе. Здесь среди сверстников он выделялся острым умом, крепкой памятью и непомерным ростом, превосходя всех чуть не на голову.
Соученики хоть и улыбались при этом, но с должным уважением называли его «Василием Григорьевичем», а начальство произвело в капралы. Но здесь судьба сыграла с ним шутку.
Среди кадетов корпуса был подлиза и наушник Лешка Аракчеев. С маленькими бегающими глазками, мясистым носом, сутулый заморыш с вечным насморком и гнусавым голосом, он сразу не понравился Костенецкому. Он стал «воспитывать» его вполне в духе того времени — кулаком пытаясь избавить Аракчеева от пороков. К сожалению, этот «педагогический» прием вновь себя не оправдал.
Пройдет не так много лет, и уже граф Алексей Андреевич Аракчеев, автор проекта пресловутых «военных поселений», который не могло вспоминать без содроганий целое поколение русских людей, отыграется
на Костенецком за былые обиды...
А пока что восемнадцатилетний Костенецкий стал штык- юнкером. Возле стен Очакова он творил подлинные чудеса силы и храбрости, старые бойцы приглашали его к своему костру:
— Откушать из котла и водки выпить!
Щи и кашу юноша уничтожал за троих, от водки неизменно отказывался:
— Батька не баловался и мне не велел!
Бойцы соглашались:
— Это верно, батьку слухать надо...
Светлейший князь Григорий Потемкин удивился:
— Откуда ты такой вымахал? И отчаянный в бою — от юности или от глупости?
— От любви к России! — глядя сверху вниз в единственный глаз Потемкина, дерзким тоном ответил Василий.
— И то дело! — пропустил грубость мимо ушей светлейший.— Жалую тебя в подпоручики. Старайся, юноша. Уцелеешь — генералом будешь. А сегодня позволяю вылазку сделать...
«Посадив в лодки казаков, Костенецкий ночью подкрался к турецким кораблям и взял их на абордаж простейшим способом: треснет двух турок лбами и выбросит бездыханных за борт, потом берет за шеи еще двух — треск, всплеск! Так воевать можно без конца — лишь бы врагов хватало... В 1795 году (уже в чине поручика) Василий Григорьевич образовал в Черноморском казачестве пушечную роту, и палила она столь исправно, что слухи о бравом поручике дошли до столицы».
Костенецкого затребовали в Петербург. Белокурый красавец, фаворит растучневшей с возрастом Екатерины II, Платон Зубов формировал новые войска.
Поручик ему понравился своей необычной статью и еще более тем, что когда фаворит милостиво пригласил сесть Костенецкого на изящный стул гамбургской работы, и тот опустился на его шелк, стул вдруг с грохотом разлетелся по зеркальному паркету.
- Уморил! Теперь я верю, что ты турок как щепки ломал... Ты, того, сзади себе не расшиб? Ох, не могу!.. Такие-то ломовые в гвардии и нужны.
Костенецкий уже уходил, когда Зубов окликнул его:
— А рубль серебряный согнуть можешь?
Поручик пошарил в карманах своей красной куртки и нашел лишь старый медный пятак.
Без особых усилий он согнул его и положил на край инкрустированного стола:
— На память!
Этот пятак Зубов всем показывал вечером на балу в Зимнем дворце, остерегся показать лишь Екатерине... Зачем судьбу испытывать?
Спустя более сорока лет после смерти Василия Григорьевича один из лучших дореволюционных журналов «Русская старина» опубликовал воспоминания о генерале его племянника. Тот писал:
«Генерал Костенецкий был высокого роста, широк в плечах, стройный и красивый мужчина с самым добрым и приветливым лицом и обладал необыкновенною физическою силою. Характера был доброго, имел нежное сердце, но вспыльчив в высокой степени. Был тверд в своих убеждениях, не умел гнуться перед начальством, с трудом переносил подчиненность, и вообще был человек с сильными страстями. Любил женщин, а еще более был любим ими...
Он был очень образован. Как артиллерист, любил математику, любил русскую историю и исторические древности. Был патриотом в высшей степени и человеком в полном смысле военным. Ему вечно хотелось сражаться, и он готов был покорить России всю Европу.
Он хорошо знал французский язык и в шутку утверждал, что этот язык происходит от русского языка. «Вот, например,— говорил он,— слово «cabinet» происходит от русского «как бы нет»...
Водки и вина не пил вовсе».
Крестьян своего хутора любил как родных братьев. Оно и понятно: ведь со многими он вырос, играя в «казаков- разбойников» или «Пленение турок». Бывая в деревне, снимал свой генеральский мундир, облачался в крестьянскую полотняную рубаху и целые дни работал на бахче, сенокосе или по хозяйству в усадьбе.
Читать дальше