Пеле - Пеле. Я изменил мир и футбол

Почему? Смотрите сами. Я бывал в Лиссабоне много раз, в этом городе очень прохладно. А в Рио принца окружали пляжи, покрытые мелким белым песком, выгибающиеся полумесяцем заливы, горы с пышной растительностью и красивые, такие разные, гостеприимные люди. Каждое утро Педро I мог выходить из дворца и спускаться по небольшой улочке, засаженной королевскими пальмами, к морю, чтобы окунуться в воды залива Фламенго, любуясь во время прогулки горой Сахарная голова. Не удивительно, что, получив в 1822 году письмо от королевской семьи с требованием вернуться в Португалию, Педру I сделал логичную вещь – послал их ко всем чертям. « Fico! – воскликнул он. – Я остаюсь!» И вот так, совершенно без кровопролития, Бразилия появилась на свет как независимое государство. Случилось это 7 сентября, в тот самый день, в честь которого была названа моя первая команда, и до сих пор известный как день Фику.

Прекрасная история, которую не стоит списывать на чудачество, – ведь не обязательно быть монархом, чтобы по-настоящему получать удовольствие от Бразилии. Многие миллионы иммигрантов со всех концов земного шара прибыли сюда и точно так же, как принц, были заворожены местным населением, красотой природы и возможностями и решили остаться. Однако история Педру I проливает свет на то, почему должностные лица нашего правительства так нервничали в 1950 году: после провозглашения независимости прошло чуть больше ста лет, и в нашей политике по-прежнему царил хаос. Со дня Фику Бразилия то и дело погружалась в какой-нибудь кризис, постоянно страдала от революций, переворотов и региональных бунтов. Всего за двадцать лет до чемпионата в Сан-Паулу вспыхнуло неудачное восстание против правительства в Рио. Во время Второй мировой войны бразильские солдаты храбро сражались на стороне союзников – на стороне демократии, – а дома их ждала диктатура. К началу мирового чемпионата по футболу Бразилия, совсем еще младенец, пробовала делать первые шаги на пути к прогрессу, и ее место в современном мире представлялось еще весьма неопределенным. «Бразилия была страной, лишенной славы, только что освободившейся от диктатуры, объятой депрессией, вызванной политикой правительства президента Дутры», – писал Педро Пердигао в своей книге о Чемпионате мира 1950 года. Другими словами, в 1950 году нашим политикам казалось, что им необходимо что-то доказать. И они сделали ставку на футбол.

Наконец, была еще одна проблема, по своей серьезности и масштабам превосходившая все остальные. А связана она еще с одной страницей истории, имеющей особое значение для семьи Насименту.

Мы полагаем, основываясь на расследовании, проведенном за прошедшие годы журналистами, что наши предки первоначально прибыли из мест, известных теперь как Нигерия или Ангола. Сама фамилия Насименту, вероятно, перешла к нам от семьи скотоводов, живших на ранчо на северо-востоке Бразилии. Дело в том, что наши предки были среди 5,8 миллиона рабов, ввозимых в Бразилию в течение ряда поколений. По некоторым оценкам, их число почти в двадцать раз превысило количество невольников, завезенных в Соединенные Штаты. Судя по всему, в какой-то момент рабов в Бразилии было больше, чем свободных людей! Бразилия также стала одной из последних стран, в которых было упразднено рабство, – это случилось в 1888 году, через два десятилетия после окончания Гражданской войны в США.

Другими словами, период рабства – огромная часть истории нашей страны. Фернандо Энрике Кардозо, известный социолог, ставший в 1990-е годы президентом Бразилии (и моим начальником в течение нескольких лет!), назвал его «первопричиной бразильского неравенства». Правда, мы никогда не насаждали сегрегацию по расовому признаку, как это было в Америке, – отчасти потому, что за долгие годы произошла масса смешений, и в результате любой, кто попытался бы выяснить, кто у нас белый, а кто черный, получил бы от этого жуткую головную боль. Случаи насилия на почве расовой ненависти были также редки. Когда я был подростком, Бразилию часто называли «расовой демократией». Еженедельник « Спортс иллюстрейтед » как-то написал, что я «счастливо жил в одном из немногих мест в мире, где цвет кожи никак не влияет на жизнь человека».

Но все это было верно лишь наполовину: жизнь освобожденных рабов и их потомков в Бразилии была тяжелее, чем у остального населения. Хотя никакой официальной дискриминации не было, на практике чернокожие бразильцы не имели практически никакой возможности выбиться в люди: часто доступ в школы, больницы и другие места был для них закрыт. Размышляя о нищете, в которой я вырос и которую испытали мои родители будучи детьми, я прихожу к выводу, что наша история сыграла в этом свою роль, хотя и не всегда понятно, каким образом. Разумеется, о рабстве в нашей семье никогда не судили как о чем-то далеком или абстрактном – дона Амброзина, моя бабушка, жившая с нами, сама была дочерью рабов. В нашей семье гордились прогрессом, которого мы добились, и я очень гордился – и до сих пор горжусь – тем, что я чернокожий. Но тогда, как и сейчас, всем было очевидно, что чем темнее ваша кожа, тем выше вероятность того, что вы окажетесь беднее.