Олег Белаковский - Эти настоящие парни

С другой стороны к той же точке подъезжала сильнейшая пятерка чешской сборной: Иржи Холик, Мартинец, Штясны, Поспишил и Махач.

Вбрасывание. Все мгновенно завертелось, словно кто-то принялся вдруг бешено вращать трубку калейдоскопа.

С этой секунды тройка наших ребят вступает в ожесточенную и неравную схватку с соперником и в течение бесконечно долгих двух минут должна будет во что бы то ни стало выстоять. Они знали, что решалась судьба матча, судьба олимпийской победы. И они делали невозможное.

Ребята бросались под пушечные удары, под стремительно летящую шайбу, смело вступали в силовую борьбу. Они были защитниками и нападающими одновременно. Они были вездесущи.

Подступы к воротам наглухо перекрыты отчаянно обороняющейся тройкой. Бессилен что-либо сделать изворотливый Мартинец, растерян изобретательный Штясны. Разрушены все законы игровой логики. Должна быть шайба, а ее нет. Ни Махач, ни Поспишил – эти великолепные снайперы – не в состоянии взять наших ворот. Больше того, наши парни умудряются в такой ситуации атаковать и все чаще сдвигают игру к центральному кругу. Ни один из чехословацких игроков не получает шайбу в спокойной обстановке: его прижимают к борту, теснят, мешают увидеть партнера, мешают набрать скорость.

Они продолжали обороняться, но оборона эта все больше напоминала нападение. Четко выбирались места, все время шла подстраховка, до предела было обострено «чувство партнера». Что-то кричал Третьяк, руководя перемещениями ребят на площадке.

Не выдержал Борис Михайлов. Перегнувшись через борт почти пополам, он крикнул:

– Ребята, только продержитесь! Только продержитесь, а мы забьем!

Я врач. И поэтому как никто другой знал, как доставались ребятам эти «две минуты чистого времени», какой ценой платили они за каждую их секунду. Но тройка Шадрина выстояла. Выстояла эти две минуты. Собственно, почему две? Это были пять минут пребывания на льду. Пять минут работы на износ, на сверх пределе. Пять минут, потому что паузы в ней были такими же напряженными, как и сама борьба.

Один за другим они подъезжали к борту. Сил перемахнуть через него уже не было. Тяжело переваливаясь через стенку, они буквально падали от усталости на скамейку запасных. Я растирал Шадрину виски нашатырным спиртом, стараясь привести его в чувство. Вокруг щелкали, трещали фото– и кинокамеры, спешившие запечатлеть еще одну сенсацию: трех хоккеистов, потерявших сознание от усталости.

Как врач я понимал, что надо немедленно снимать ребят с игры и всех троих отправлять в постель. Ибо это была точка. Предел, за которым обычно следует срыв – нервный, эмоциональный, чисто физический, какой угодно. Но черт знает что творилось на льду в этот день. Все вывернулось наизнанку, ломая законы логики, физиологии, здравого смысла.

Сорок третья минута олимпийского матча. Еще минуту назад «отключившийся» Шадрин перемахивает через борт и вновь оказывается в центре схватки. Не знаю, какое дыхание открылось у парня на этот раз – может быть, действительно второе. А может быть, третье или пятое. Не знаю. Но именно этот порыв Шадрина вдохновляет Харламова, и он проводит свой блистательный заключительный гол…

Такими вот они были, эти минуты «чистого времени», глубоко и остро врезавшиеся в мою память. Аккумулировавшие в себе все то, что так характерно для большого спорта.

Что движет человеком в такие минуты? Честолюбие? Тщеславие? Меркантильность? Жажда славы? Не будем спешить с категорическим «нет». Человек сложен и далеко не безгрешен. Ничто человеческое ему не чуждо. Тем более с возрастом, с утратой первых юношеских порывов. Со временем все становится сложнее. Короче, как поется в одной песенке, «в жизни всему уделяется место». Так что не будем спешить с категорическим «нет».

Но в одном я убежден. Что бы ни явилось впоследствии стимулом этих минут, в их первооснове, в том начале начал, с которого начинается выбор пути, лежит страстная увлеченность человека, заставляющая его сделать один-единственный выбор.

В первоистоке подобных минут, я повторяю – в первоистоке, лежит способность человека всецело, без оглядки, без остатка, отдаться тому, что вызывает в нем живой интерес, помогает ему выразить самого себя с наибольшей яркостью и полнотой.

Любовь не пассивна. Интерес не абстрактен. Эта увлеченность любимым делом предполагает высокую энергию самоотдачи. Фанатическая преданность художника своему делу общеизвестна, творческое мужество естественно и объяснимо. Нечто подобное, как мне кажется, происходит и в спорте. Однажды и навсегда всецело отдавшись движению, человек преодолевает не только время и расстояние. Он преодолевает самого себя.