Игорь Фесуненко - Пеле, Гарринча, футбол…

– Сеу [1] Жоан, я спущусь на минутку вниз, можно?

Он спустился по скрипучим ступенькам лестницы, вышел из подъезда и вразвалочку пошел на другую сторону улицы. На ту, где находились бары. В переполненном баре все замерли с открытыми ртами и смотрели на Гарринчу, на легендарного „би-кампеона“, прибывшего вместе с „Ботафого“ в этот городок на одну игру, которая должна была состояться завтра днем. Разумеется, весь город жил матчем, и вся эта веселая компания только что говорила об игре. И кто-нибудь наверняка жаловался, что футболистов держат в отеле, никого туда не впускают и нельзя никак увидать великого Диди или Гарринчу. И в этот самый момент… Вот он, как в сказке: Гарринча! Идет не торопясь… Гарринча, величайший футболист мира!

А Маноэл подошел к переполненному бару, остановился, обвел неторопливым взглядом обалдевших от неожиданности посетителей и… не вошел. Сделал финт: прошел еще два шага и вошел в ботекин, где сидел одинокий печальный хозяин. Тот вскочил, онемел от неожиданности и выронил полотенце. Гарринча попросил „кафезиньо“, выпил, расплатился, похлопал хозяина по плечу и вышел, ни слова не говоря.

„Через пять минут, – вспоминает Жоан Салданья, – этот бар был битком набит сбегающимися с разных сторон людьми, и хозяин с помощью добровольцев дрожащими руками прикреплял над стойкой к стене стул, на котором только что сидел Гарринча, и чашку, из которой он пил кофе… Старику отныне была уготована безбедная старость. И Гарринча, снова подойдя к окну и глядя на эту сцену, сказал:

– Так-то оно справедливее будет, не правда ли, сеу Жоан?

Жасинто де Тормес рассказывает другую историю. Вернувшись с первенства мира 1958 года, Гарринча появился в своем городке Пау-Гранде как национальный герой. Был объявлен выходной день, закрылась префектура, остановилась ткацкая фабрика, и стихийно начался карнавал. Ракеты, конфетти, серпантин, оркестры… Сутки безумия, когда городок, казалось, был поставлен с ног на голову. На следующее утро Гарринча появился в ботекине напротив своего дома. Там, где он и все парни из ближних переулков годами пили пиво в кредит. И не всегда успевали расплатиться. Жоакин, хозяин, раскрывает свои объятия, но Гарринча берет его под локоть и уводит в угол:

– Сеу Жоакин, будь добр, дай мне список всех твоих должников!

Хозяин ботекина ничего не понимает. А Манэ настаивает. Он вытаскивает из кармана пачку долларов и платит за всех…

В те дни Гарринча неплохо зарабатывал, правда, он не знал, что делать с деньгами. Раскидывал их направо и налево. И никто не знает, сколько судеб было устроено, сколько бараков в Пау-Гранде отстроено на деньги этого рубахи-парня. О, это было сумасшедшее время! Банкеты и чествования чуть ли не каждый день. В крошечную хибару Гарринчи (купить себе дом получше все время руки не доходили и времени не хватало!) заявлялись важные сеньоры в пиджаках. Они обнимали "би-кампеона", трясли ему руки, кося холодным взглядом в объективы фотоаппаратов и кинокамер: почти все кандидаты в депутаты, в префекты и в сенаторы совершали паломничество к Маноэлу в сопровождении фотографов. Портрет в обнимку с "Радостью народа" на первой странице газеты давал такую уйму голосов избирателей, которую нельзя было бы "организовать" никакими речами, никакими обещаниями молочных рек и кисельных берегов…

Время от времени в Пау-Гранде показывались картолы – чиновники из "Ботафого". Они всегда прибывали накануне того срока, когда требовалось продлить контракт. Они шумно обнимали Маноэла, почтительно целовали руку Наир – его жене-мулатке, дарили его дочкам конфеты. Сеньоры из высшего света садились за стол и пили "кафезиньо", приготовленные смущающейся при виде сиятельных господ Наир, пили кашасу, произносили тосты, кричали о великом будущем самого гениального игрока Бразилии, хлопали Манэ по плечу, и все это кончалось тем, что он подписывал то, что ему подсовывали. И зарабатывал меньше, чем многие, кто играл в десять раз хуже него, но был хотя бы чуть-чуть хитрее…

Первое разочарование пришло со смертью отца. Манэ пригласил всех из "Ботафого". Директорат, почетных президентов, членов правления. Гроб – простой, грубо сколоченный, с выпирающими шляпками гвоздей – целый день стоял на веранде. Весь Пау-Гранде толпился вокруг. Но никого из директората не было: до очередного подписания контракта было еще далеко…

Приехал только верный друг Нилтон Сантос и с ним двое из команды. Был уже вечер, когда прибежал мальчишка и сказал, что смотритель кладбища просит поторопиться: скоро стемнеет и кладбище будет закрыто. "Да, похоже, что они не приедут, – сказал недоуменно Гарринча, глядя на молчаливо простоявшую весь день вокруг дома толпу. – Ну так что же?… Пошли!" И старик отправился в свой последний путь, покачиваясь над головами мулатов и креолов, жующих "шиклет" – пахнущую клубникой или лимоном резинку.