Тони Шумахер: Свисток

И все-таки самое ценное, по-моему, в «Свистке» – не разоблачительный материал, а образ автора книги, автора и героя этого литературного (без натяжки) произведения. Так уж получилось – отчасти по воле Шумахера, но, может быть, в чем-то и помимо его воли, – что нам представилась редкая возможность проследить за тем, как в нелегких обстоятельствах конкуренции, борьбы за место под солнцем формируется футбольный боец, личность с непростым и неоднозначным характером, критически оценивающая себя и окружающую действительность, личность, которая ведет нелегкую «борьбу за то, чтобы не позволить взять верх над собой». Некоторые из его окружения считают, что он «стал человеком» после Испании-82, а мне кажется, что намного раньше, хотя бы тогда, когда впервые начал задумываться над тем, почему мир делится на богатых и бедных. Это мы, на школьной скамье сидя, получаем ответы на такие вопросы и потому, может быть, не всегда оцениваем самостоятельный путь человека к такому вопросу и ответу.

Мне не раз доводилось в публичных выступлениях и, реже, в статьях рассуждать о бытовом, так сказать житейском, инфантилизме наших футболистов, о том, что с юных лет, попадая под опеку тренеров и руководителей команд и клубов, они проникаются порой иждивенческими настроениями и считают, что едва ли не все их житейские проблемы кто-то должен за них решать. В этом смысле западные профессионалы мужают, крепчают как мужчины и личности раньше.

Зато неоднократные встречи и беседы со звездами профессионального футбола позволили подметить у многих из них более, пожалуй, опасную личностно-социальную черту, которую я для себя обозначил как политический инфантилизм. Много лет назад, в пору расцвета футбольной карьеры Герда Мюллера и Франца Беккенбауэра, оба они не единожды участвовали в политических – предвыборных или просто рекламных – кампаниях, проводившихся различными, мягко скажем, не прогрессивными деятелями. Аккуратно, что называется, не в лоб спрашивал их, зачем, мол, это им надо. Простецкий, не получивший какого-либо образования, Мюллер по-простецки и отвечал: «Какая мне разница, попросили – пошел». Беккенбауэр же сразу понял намек и пошутил более или менее удачно: «Они считают, что мы обеспечиваем им рекламу, а я считаю, что это реклама для нас, если даже политики не могут без нас обойтись».

Так вот, мне кажется, что Шумахер семь раз бы отмерил, прежде чем согласился участвовать в каком-либо политическом шоу. И вовсе не потому, что имеет, скажем, какое-то твердое политическое кредо. Скорее, потому, что жизнь закалила его, заставила задумываться о расовых и социальных проблемах, столкнула с шовинистами и желтой прессой, сформировала из него человека, чей образ, повторю, любопытен не только в житейском, но и, так сказать, в литературном плане. А образ свой ему, как автору книги, удалось создать без прикрас. Что поделаешь, нравится ему культ силы, пропагандируемый небезызвестным Рокки, однако хватает у Шумахера внутренней интеллигентности пользоваться собственной силой – прежде всего не физической, а силой характера – не во зло, а во благо.

И снова мысленно возвращаюсь к драматическому эпизоду его столкновения с Баттистоном. Вот уж поистине узел, в котором столько ассоциативных параллелей пересеклось! Да, параллели, а пересеклись. В тот же вечер, по мнению Шумахера, кто-то должен был подсказать ему отправиться с извинениями к Баттистону: «Меня нужно было направить к нему». «Но разве это не самый что ни на есть житейский инфантилизм?» – воскликнет читатель, внимательно ознакомившийся с предисловием. И будет формально прав, хотя, возможно, тут было бы точнее определить инфантилизм как нравственный. Формальной же называю такую правоту потому, что, по сути, автор-герой показывает нам преодоление, а не наличие этого личностного качества, причем преодоление в экстремальном психологическом состоянии. Можно сказать попроще, вспомнив классику: «Дурак, который признает, что он дурак, уже не дурак».

Еще одна параллель. В сезоне-87 вратарь «Нефтчи» Жидков за пределами штрафной площади бросился ногой вперед на форварда «Днепра» Протасова. Здоровье, если не жизнь, Протасову сохранил случай: удар пришелся, так сказать, по касательной. Эпизод обсуждался на заседании спортивно-технической комиссии, объяснения Жидкова демонстрировали на всю страну по телевидению, но лучше бы этого не делали. Никакого раскаяния, жалкий лепет с целью получить возможно меньший срок дисквалификации, неквалифицированное описание игровой ситуации – вот и вся «позиция» Жидкова. Нравственный инфантилизм? А может быть, попросту безнравственность? Как бы хотелось когда-нибудь прочитать исповедь Жидкова, узнать, стал ли для него этот эпизод таким жизненным оселком, каким стал тот для Шумахера? Или я слишком многого требую от молодого голкипера?