Юрий Авербах - Донской казак Юрий Авербах

— Это потому, что Фишер был американцем — он же был первым и последним американским чемпионом?

— Может быть. Вообще я должен сказать, что профессионалов много, но тех людей, которые зарабатывают на шахматах большие деньги, очень мало. Их, в лучшем случае, человек 6-7. Остальные, по существу, — «негры», которые просто ездят с турнира на турнир.

— Юрий Львович, а политика как-то влияет на шахматы?

— Очень! В средневековом Иране считалось, что если падишах не играет в шахматы, он не может управлять государством. В советское время заядлым шахматистом был, например, Николай Крыленко — главный прокурор страны в годы репрессий. Я вам приведу простой пример. В 1924 году в нашей стране был создан Высший комитет по физической культуре, которому были подведомственны и шахматы. С этого момента началось их бурное развитие. В 1934 году подвели первые итоги, и выяснилось, что если в 1923 году у нас было три тысячи квалифицированных шахматистов, то через десяток лет их набралось полмиллиона! Интересно, что в XIX веке в России в шахматы в основном играли выходцы из интеллигентной среды, а в Советском Союзе в них играли крестьяне и рабочие. То есть такая демократизация игры открыла новые горизонты и перспективы.

— Поэтому большинство чемпионов мира были выходцами из России?

— Конечно! После Ботвинника наши шахматисты первыми закрепились на мировой спортивной арене. В 1952 году, когда я стал международным гроссмейстером, в турнире принимало участие пятеро советских шахматистов, и, представляете, мы заняли тогда первые пять мест! Вообще, думаю, что 50-е годы — это золотой век наших шахмат. Мы тогда завоевали все звания, которые только можно завоевать.

— Расскажите, пожалуйста, историю про шахматы от Мао Цзэдуна?

— Эта история действительно очень любопытная. Был такой профессор Владимир Харитонович Василенко — главный гастроэнтеролог СССР. В начале 50-х годов у Мао Цзэдуна были нелады с желудком, а поскольку он не доверял своим врачам, то попросил Советский Союз ему кого-то прислать. Профессор Василенко вылечил Мао, и тот в благодарность преподнес ему много подарков, в том числе и необыкновенно красивые шахматы из слоновой кости, сделанные еще в начале двадцатого века в единственном экземпляре. В Москве Василенко прямо у трапа самолета встретили сотрудники КГБ и отправили на Лубянку — начиналось Дело врачей. Характер у профессора был суровый, он не подписал никаких клеветнических обвинений и провел в заключении примерно год. А шахматы конфисковали. Когда после смерти Сталина Дело врачей развалилось, его выпустили на свободу и вернули ему шахматы. Сейчас этот комплект хранится в Музее шахмат России.

— Юрий Львович, вы верите в судьбу?

— У людей моего поколения очень часто не было выбора. Например, в 1929 году резко ухудшилась жизнь в Москве, моя мама пошла работать, потому что зарплаты отца стало не хватать. В результате я пошел в школу на год раньше, чем полагалось. В 1939 году было объявлено, что все, кому исполнилось 18 лет, и кто окончил школу, должны идти служить в армию. А я кончил школу на год раньше, поэтому мне удалось поступить в Бауманский институт, и у меня уже была бронь, потому что этот институт готовил кадры для военной промышленности. За 10 лет до этого ни мама, ни я не могли этого знать. Когда началась война, мы с моими однокурсниками были на практике в Коломне. В Москве тогда всех от 18-ти, в том числе и студентов, стали забирать в народное ополчение. К нашему возвращению весь план уже был выполнен, и нас по разнарядке отправили в Наро-Фоминск на бронетанковую ремонтную базу. Потом мы вернулись к занятиям. Я как-то зашел в московский шахматный клуб, узнал о проведении шахматного турнира, записался на него и так увлёкся, что пропустил несколько дней учебы. А когда вернулся, оказалось, что мой институт уже эвакуирован, и я опоздал. Таких опоздавших было много и нам предложили добровольцами пойти в армию — все согласились. Нас построили, на дворе уже был октябрь, выпал первый снег, а у меня на ногах были тонкие брезентовые ботинки. Военный, который нами занимался, посмотрел на них и говорит: «Вы что, в этих ботинках собираетесь воевать? Пойдите в магазин и купите себе нормальную обувь!» И я отправился за ботинками. А у меня 45-й размер ноги — такого в магазине просто не было. Тогда я решил догонять свой институт, и так оказался в Ижевске, в эвакуации. А из поколения 1922-1924 годов рождения с фронта вернулось всего семь процентов, остальные остались на поле боя. Так вышло, от меня ничего не зависело. Поэтому я волей-неволей верю в судьбу.