Виктор Санеев - Четвёртая вершина

Через две недели в Париже на знаменитом стадионе «Коломб» мы встретились с французскими прыгунами. Я их совсем не знал, и можете представить мое удивление, когда один из них, Эрик Баттиста, после первых же приветственных слов начал расспрашивать меня о Креере. Оказалось, что они выступали вместе еще 11 лет назад — в 1956 году на открытом чемпионате Румынии в Бухаресте и на олимпийских играх в Мельбурне. Они были почти ровесниками, но поскольку во Франции в те годы не было сильных прыгунов, то Эрик долго продолжал выступать за национальную сборную страны, хотя прыгал с результатом меньше 16 м.

Не удивительно, что мы выиграли у французов со счетом 8:3. Но я и на этот раз оказался вторым, хотя улучшил личный рекорд до 16,64. За прошедшие две недели Саша здорово прибавил в результатах и тоже установил личное достижение — 16,70.

В этих соревнованиях я настраивался именно на победу над Золотаревым, поскольку французы не могли составить мне конкуренцию. Но борьбы не получилось. Саша после прыжка на 16,70 отказался от остальных попыток. Это было настолько неожиданно, что я растерялся. Бороться с абстрактным результатом я еще не умел. В дальнейшем я не раз видел, как соперники в ходе состязаний пропускали попытки. Иногда атлету просто необходим небольшой отдых перед очередным прыжком (особенно в быстротечных матчевых встречах, когда в секторе соревнуются всего 4 участника), а иногда этим приемом пользуются, чтобы искусственно снизить накал борьбы. Соперник ожидает твоего прыжка, который является для него своеобразным раздражителем, а прыжка-то и нет. Часто это вносит в действия соперников растерянность, что и произошло со мной на «Коломбе». Кстати, в наши дни этим приемом часто пользуется чемпион Московской олимпиады в прыжке в длину Лутц Домбровски из ГДР. Так, например, в Москве он, став лидером, пропустил свой третий прыжок и уже потом прыгнул на 8,54, показав в то время второй результат за всю историю легкой атлетики после прыжка Роберта Бимона на 8,90.

Через неделю состоялась встреча с польскими легкоатлетами в Хожуве. Этот поединок был для нас принципиальным. За польскую команду выступал рекордсмен мира и двукратный олимпийский чемпион Юзеф Шмидт, чей мировой рекорд держался с 1960 года. Тогда Шмидт прыгнул на 17,03 и оставался в течение всех этих лет единственным в мире, кому покорился 17-метровый рубеж. Силен был и второй польский прыгун Ян Яскульский, год назад прыгнувший на 16,76. Таким образом, результаты поляков были выше, чем у нас.

Естественно, на разминке я внимательно наблюдал за Юзефом Шмидтом, хотя много о нем уже знал из рассказов Креера, который много лет соперничал с ним в прыжковом секторе на многих международных состязаниях, в матчах, на чемпионате Европы и двух олимпиадах.

Техника прыжка Шмидта, действительно, сильно отличалась от нашей. Дело в том, что Юзеф был сильным спринтером (он пробегал 100 м за 10,3) и прыгуном в длину (7,96) и вместе со своим тренером создал собственный вариант техники, основанный на стремительном разбеге и очень быстром «проходе» всех фаз прыжка. Это позволяло ему сохранять высокую скорость до последнего отталкивания. Шмидт строил свою тренировку иначе, чем большинство прыгунов. Больше работал над повышением скорости и меньше — над развитием силовых качеств.

Наши тренеры, и в том числе Креер, считали (очевидно, не без оснований), что именно недостаточное развитие силы ног было ошибкой польского прыгуна, который не в полной мере использовал свой скоростной потенциал. Не случайно в наше время прыгуны, обладающие скоростью Ю. Шмидта, прыгают за 17,40. Но в то же время на стороне Юзефа был авторитет мирового рекордсмена и олимпийского чемпиона.

На разминке, в отличие от нас с Золотаревым, Шмидт почти не делал прыжковых упражнений. Он разминался как спринтер, а потом выполнял несколько прыжков с очень низкими траекториями полета. Мы же, хотя и посматривали в его сторону, разминались, как у нас принято, настраиваясь на жесткую борьбу.

Мы с Сашей имели одну общую задачу — победу над поляками, но решали ее по-разному. Он, почувствовав еще в Париже, что вошел в форму, намеревался улучшить рекорд СССР, принадлежавший Крееру с 1961 года, — 16,71. А я думал о том, как бы показать лучший результат в одной из первых попыток. Дело в том, что я не привык соревноваться так часто, да еще на таком высоком уровне, и, признаться, уже чувствовал некоторую усталость.

Общую задачу мы выполнили на «отлично». Причем помогло этому одно обстоятельство психологического порядка. Сейчас уже трудно сказать, так ли оно было на самом деле, но нам показалось, что соперники относятся к нам с некоторым пренебрежением. Мы же после тех результатов, которые показали во Франции, считали себя по крайней мере не слабее конкурентов и требовали к себе более уважительного отношения. Все же польские прыгуны и не думали недооценивать нас, а просто мы искусственно «заводили» себя на борьбу с первых прыжков.