Дмитрий Урнов - На благо лошадей. Очерки иппические

Оказавшийся в некотором роде пророческим эпизод я едва ли смогу восстановить по памяти, за исключением небольшого отрывка («Правильная посадка»), весь текст пропал при разных переездах. А вопрос Галины, в моей памяти не умолкавший, являлся риторическим – к себе самой. Она, очевидно, тревожилась, стоит ли их тайно-эксклюзивную, в сущности незаконную, протекавшую за высокими заборами, жизнь выносить на всеобщее обозрение. Ведь это все равно, что во всеуслышание заявить вместе с Джорджем Оруэллом, но, в отличие от него, безо всякой иронии, а совершенно всерьез: «Одни равны больше чем другие». Нужно ли это? Смелые люди решили: «Нужно!», и все вышло по-ихнему . Когда реставрационный процесс еще не пошел вовсю, но уже наметился, я сделал попытку написать об этом в повести «Похищение белого коня», и повесть читателям показалась «направленной против интеллигенции». Но ранний наш компрадор и окружавшие его типы, в ней выведенные, вовсе не были интеллигентами. Компрадоры – это государственные служащие, распоряжающиеся государством как своей собственностью, это функционеры-посредники, получающие личную выгоду от поставки общего добра на международный рынок. Писатель Лазарь Карелин, ознакомившийся с повестью в рукописи, отметил: «Зловещая фигура». Что выглядело отдельной фигурой оказалось целой средой, вышедшей в авангард.

Усовершенствованная Завильгельскими «Жизнь замечательных лошадей», поступила в издательство «Молодая Гвардия», а там – в спорт-редакцию (заведующий Таборко Владимир Александрович). Наконец попала она в колдовские руки кудесника Миши. И – понеслось. Не меняя ни слова, Миша разрубил рукопись надвое, отложив одну часть до следующего раза, а с другой в руках бросился в бой. Своими ушами я слышал и своими глазами видел, как уговаривал он тех, кого в издательской иерархии следовало уговаривать, чтобы с нашей дороги к типографскому станку убрали все препятствия, но больше ничего не убирали из текста. «Иду вчера…» – не уточняя, откуда и куда шел, Миша возводил очи горе, и магнетическое выражение его лица неопровержимо говорило о том, что он спускался с небес, где побывал, чувствуя себя, как дома, просто своим человеком в наивысших сферах. «И встречаю…» – Мишины губы беззвучно, многозначительным изгибом, обозначили некое сверхъестественное человеческое явление, возникшее перед ним как по волшебству и всевластным одобрением осенившее наши полрукописи.

Стороной проверить степень достоверности Мишиного чудодейства, занесенного в недосягаемые партийно-государственные эмпиреи, у сколь угодно высокого издательского руководства не было никакой возможности. В то же время руководство знало, что нераскаянный сталинист и отъявленный антисоветчик Миша приходится дальним, но все же кровным родственником жертве большого террора, погибшему в чистках крупному партийцу. А что, если вдруг, по ходу десталинизации, у запредельного фантазера восстановились могущественные связи? Усомниться же сразу в словах рассказчика не позволяла завораживающая правдоподобность, ибо вещая о том, как шел и встретил , Миша выполнял важнейшее условие повествовательной убедительности: прежде всего сам безгранично верил каждому своему слову. Уже достаточно зная своего шаманствующего редактора и не раз очутившись во власти его чар, понимая, что все это есть чудесный вымысел (с долей истины – но какой?), даже я начинал думать, будто выпуск моей книжки о лошадях был в инстанциях сочтен своевременным наряду с наиболее неотложными задачами общесоюзного масштаба.

Тот же Миша, правда, велел мне выбранную им половину рукописи переименовать. Через коридор от спортивной редакции находилась редакция «Жизни замечательных людей», так что «Жизнь замечательных лошадей» могли воспринять как намек. На что намек? Кто жил тогда, тому объяснять не требуется. Намек и – этого достаточно. В результате, после некоторых проб и ошибок, появилось название «По словам лошади». Вскоре получил я письмо еще одного литературного собрата и тезки, Дмитрия Шестакова, он писал: «Слышал о Вашей книжке «Словами лошади»…». Эх, сказали мы с Мишей, вот как надо бы назвать! Но Лешка Шторх уже успел сделать обложку, а главное, пока после Мишиных внушений не очнулось начальство, подписавшее последнюю корректуру, мы поспешили отправить чистые листы в печать.

Вторая половина – «Кони в океане» – вместе с новыми очерками появилась позднее в другом издательстве – «Советская Россия» (редактор Ада Перепелицкая). «Приз Бородинского боя» в «Советском писателе» не издали, а сразу переиздали. «Мы же тебя не издавали!», – жаловался Главный редактор, мой сокурсник по Университету. Редактором книги был тоже мой сокурсник Владимир Стеценко. Мы все трое были с одной студенческой скамьи, секретов между нами не существовало, и я ответил: «Это Володя». «Да, – вздохнул Главный, – Его не остановишь». И Володя обладал даром волхования, его тактикой был тоже своего рода гипноз, но другого стиля, чем у Миши. Миша брал правдоподобием выдумки, Володя действовал в духе фокусника-иллюзиониста, который отвлекает внимание публики действиями, не относящимися к делу, а сам тем временем переправляет целехонькую, будто бы напополам распиленную девицу из одного ящика в другой. Так мой «Бородинский бой», минуя план изданий, попал в переиздания и вышел в свет.