Инна Метельская-Шереметьева - Рецепты еврейской мамы, 30 лет спустя

И вот теперь представьте, что должна была испытать я, уже взрослая и почти состоявшаяся в жизни и в профессии тетенька, когда узнала, что мои обожаемые «старички», слава Богу, живы, здоровы и даже, возможно, скоро приедут в гости?!

Конечно, я была на седьмом небе от счастья и сразу почувствовала себя той маленькой пятилетней девочкой, которая печатала рецепты на старенькой пишущей машинке дяди Бори и с удовольствием слушала нескончаемые истории из жизни незнакомого и непонятного мне тогда «народа Иудеи», не очень понимала, что такое «кашрут», но верила, что это правильно и вкусно, и до икотки объедалась вкусностями, приготовленными Анной Ароновной, ибо такого в нашем дворе больше никто не готовил!

– Мам, а кого мы едем встречать на вокзал? – Сережка с упоением осваивал свою новую приставку «сегамегадрайв два» и не собирался отвлекаться на каких-то там непонятных гостей.

– Не на вокзал, а в аэропорт! Я тебе много раз рассказывала, что это мои старинные друзья, еще из детства.

– Как ты старинные? Или постаринней будут, ну, как бабушка?

– Еще старше бабушки!

– Ох, ничего ж себе! А так бывает? Нет, ну бывает, конечно, я Антохину прабабушку видел, когда к нему в гости ходил. Но такие прабабушки самолетами не летают. Точно тебе говорю. Ты что-то путаешь, мам!

– Да я сама не представляю, как они дорогу перенесут. Им уже за восемьдесят, точно! – Я внимательно разглядывала себя в зеркало, одновременно завивая плойкой челку, и пыталась представить, как мы встретимся в зале прилета. Узнаю ли я Анну Ароновну и дядю Борю? Узнают ли они меня? Ведь из прелестной белокурой девочки с пушистыми косичками я успела вымахать во вполне себе велико-возрастную мадам ста семидесяти сантиметров роста, с короткой платиновой стрижкой «бобриком», а нежные платьица из бязи в моем гардеробе давно и прочно уступили место всепогодным джинсам и спортивным толстовкам.

В этот момент тренькнул Сережкин компьютер. Мой дитюся освоил какой-то там чат и вовсю чатился и с посторонними людьми, и с теми, кого легко мог просто окрикнуть с балкона. Я, пренебрегая приличиями и тайнами личной корреспонденции, тут же в него уткнулась.

На экране чернели буквы:

– Серый! Твои когда в аэропорт сваливают? С нас девочки и пиво, с тебя хата. Толстый.

Отвечаю:

– Алексей! Пиво и девочки меня не интересуют. У меня экзамены на носу, и я хочу хорошо закончить девятый класс…

Молниеносный ответ:

– Тетя Инна, пожалуйста, пустите Серого обратно к компу, мне с ним поговорить надо.

– Фигушки! Я забираю твоего драгоценного Серого с собой в аэропорт встречать гостей.

– Мам! Там комп сигналил? – кричит с кухни оторвавшийся от «Сеги» сын.

– Это мне из редакции почту прислали, – вынужденно вру я, потому что откровенно трушу ехать на эту встречу одна, а при Сережке хоть не разревусь и не начну выглядеть пятилетней дурехой.

И вот мы в зале прилета «Шереметьево», одинаковы с лица аки два яйца: джинсы, джинсовые куртки, футболки и прически, только у одной из фигур слегка прорисовывается грудь. Два букета (интересно, зачем мы все-таки два купили?) держим наперевес, как гвардейцы винтовки. Я мучительно всматриваюсь в толпу людей, выходящих с нужного нам рейса, и чуть не падаю в обморок: вот же они! Вот! Совершенно такие же, ничуть не постаревшие и не изменившиеся: моя драгоценная тетя Аня в точно таком же легком пыльнике, который она носила 30 лет назад с апреля по октябрь, и дядя Боря – в льняном пиджаке и безупречно отглаженных брюках. Она – маленькая-маленькая. Он – худой и высокий-высокий… И лишь подбежав с радостными воплями к Беренштамам, схватив их в охапку и исколов дурацкими розами, я вдруг понимаю, что тетя Аня едва достает мне до груди, а дядя Боря такой худенький, словно Сережка в десятилетнем возрасте…

Конечно, я тут же начинаю плакать. Беренштамы тоже рыдают, но глаза, в отличие от меня, вытирают не рукавами, а накрахмаленными носовыми платочками. Сережка топчется в стороне и на всякий случай тоже хлюпает носом.

– Инночка, деточка, а ну скажи нам шо-нибудь? – первым отстраняется от меня дядя Боря.

– Я вас люблю! Какие же вы молодцы, что приехали! Вы совсем не изменились!

– Ну, видишь, Аннушка, что я тебе говорил? Они снова тут говорят как мы… А ты кричала на весь зал прилета про караул и про то, что мы забыли русский язык!

Я ничего не понимаю, но от звука голоса, который ретранслируется в памяти из глубин детства, начинаю улыбаться и тоже коверкаю привычный московский говор: