Владимир Шатаев - Категория трудности

Валентин ответил не сразу. Он долго потирал лоб, наконец сказал:

— Володя, я тоже должен тебе признаться в одной вещи... — Помолчав немного, он выпалил: — У меня то же самое! После того как спустили тела, девчонки не выходят из головы. Каждый день снятся. Почему так? тебя понятно — ты потерял Эльвиру. Но я... В конце концов... мы много раз хоронили товарищей. Это всегда трагично. Но ведь не было же такой реакции. Почему теперь? У меня, правда, это проходит полегче, чем у тебя. Я с собой спокойно справляюсь. Но все равно, почему?

— Не знаю. Боюсь об этом думать.

— А я думал. И придумал. Может, неверно, а может, и верно. Нас пожирает комплекс вины. Мы все, мужики, виноваты перед ними. Я это остро почувствовал там, на поляне Эдельвейсов, когда хоронили. Мы все больше и больше втягивали их в эту игрушку. Мы обязаны были вовремя им сказать: стоп! Дальше вам ходу нет. Играйте здесь — в эту дверь не входите. Далось всем это «чисто женское» восхождение! Ходили бы в розницу — с нами. Хоть на Эверест! Это еще так-сяк. В случае чего за них бы подумали, за них бы решили, их бы спасали. Бездумно мы относились к их делам. Забыли, что на высоте все решает поведение людей. Что главное там — умение разумом подавлять чувства. Сколько раз сами-то мы — «зубры» альпинизма! — выползали оттуда чуть живыми?! Спасались, потому что не раскисали, когда с кем-то что-то случалось... Ты извини, но я думаю, главная причина трагедии в том, что они все голову потеряли, когда умерла Любимцева. Начался разброд, паника. Группа тут же вышла из подчинения — дисциплина, которую они так старались наладить, тут же рассыпалась прахом. Элементарная вещь — в нужный момент надо уметь и по мордам надавать. Способны они на это? А мы что ж, не знали этого?! Мы, Володя, не напрягались. Все шло самотеком. Им захотелось сделать женское восхождение! Мало ли кому что захочется! Мне вон захочется завтра к зверю в клетку войти. Пустят меня туда?! Не потому, что зверь моими косточками может подавиться, а ради меня, дурака. Наша вина, Володя! Она засела где-то в подкорке и гложет нас. А человек не может всю жизнь тащиться с виной в душе. Он должен избавиться от нее, иначе она его доконает. Вот и вышел у нас в мозгах перевертыш: если виновны не мы, то кто-то другой или что-то другое. Что? Альпинизм! И тут с ходу, в одно мгновение врубилась в башку коварная штука — неверие в альпинизм. Точнее: вера в его уязвимость! В души наши закралось нездоровое сопоставление — то, на которое восходитель не имеет ни малейшего права: цены собственной жизни и гор! Нельзя эти вещи сопоставлять, нельзя их класть на весы, ибо такое взвешивание означает конец нашей восходительской жизни. Мы усомнились в альпинизме, хотя знаем, что в девяти из десяти случаев происшествий в горах виноваты не горы, а люди. Ты статистику знаешь лучше меня. Там все виновники — черным по белому: беспечность, неподготовленность, переоценка возможностей, петушиная бравада, тактическая слепота, недооценка угрожающей перспективы, которая, кстати, в горах — величина постоянная... О последней иногда забывают даже самые опытные люди. Если б тогда, в 74-м, на пике Ленина не забыли об этом, то согнали б девчонок с вершины самое позднее через два часа после выхода на нее. И никакие траверсы в голову не пошли бы.

Мы усомнились в альпинизме, хотя знаем, что квалификация альпиниста как раз и зависит от того, насколько отягощают его искусство эти виновники. Значит, все дело в квалификации восходителя, а не в самом альпинизме. И нечего в нем сомневаться. В конце концов, есть круг мастеров, которые выходят и всегда выходили победителями в самых острых спорах с горами. Значит, возможно? Между прочим, сдается мне, что мы с тобой находимся внутри этого круга, пусть даже с самого краешка. Это «между прочим» я тебе советую вспомнить.

И другое. Я б к «виновникам» отнес излишнюю готовность нашего начальства санкционировать любую попытку сделать новый шаг в альпинизме. По-моему, сперва надо двадцать раз прокрутить, осмотреть со всех стopoн, а потом уже давать добро. Это отчасти и в твой адрес, и в адрес федерации.

— Возможно, ты прав. Но я как-то проще объяснял свое состояние. Раньше я шел в горы, вооруженный принципом: «С нами этого случиться не может». А после смерти Эльвиры ощутил всеми своими клетками, что это может случиться и со мной — в любой момент.

И все-таки от слов Граковича на душе у меня посветлело. Возможно, потому, что хотел ему верить больше, чем себе, и поверил. И оттого еще, что пережил этот психический перепад от сознания близкой гибели к спасению.