Array Сборник статей - Собственная логика городов. Новые подходы в урбанистике (сборник)

Если говорить об определяющем секторе городской экономики, то применительно к Парижу естественно думать о традициях этого города как центра искусств, моды и роскоши. Особую роль играет здесь уже со второй половины XVI в. специфическая группа товаров – так называемые articles de Paris , они же articles de luxe или articles de gout , – которая по сей день считается воплощением предметов роскоши, так как это вещи в буквальном смысле ненужные, излишние. Основу их составляют предметы декора, украшения, отделки. Именно этим товарам обязаны своим существованием пассажи, давшие название великой книге Вальтера Беньямина о Париже: это центры торговли предметами роскоши, предшественники появившихся во второй половине XIX столетия grand magasins , которые поначалу тоже торговали исключительно так называемыми Nouveautés , т. е. модными тканями, бельем, украшениями и всем, что касалось внешнего лоска. Здесь мы отчетливо видим, что характерный облик Парижа в значительной мере определялся торговлей такими предметами и аксессуарами, как птичьи перья, шелковые цветы, кайма. А уж если зашла речь о роскоши и светскости, то можно было бы указать на “высокую моду” в качестве части вместо целого, если бы при этом мы не упускали из виду структурное подобие “между полем производства одной особой категории предметов роскоши, а именно модных товаров, и полем производства другой категории предметов роскоши, а именно – легитимных культурных товаров, таких как музыка, поэзия, философия и т. д.” (Bourdieu 1993: 187). Светский габитус, если это не причуда, должен был бы распространяться, хотя бы в тенденции, на все сферы культуры. И в самом деле, для исследователя, интересующегося реконструкцией вкусовых ландшафтов, Париж, где вкус и интеллект сливаются воедино, представляет собой чуть ли не идеальный пример ландшафта, пронизанного разными проявлениями утонченности. Поэтому необходимо обращать внимание на достижения “искусств” в самом широком смысле этого слова – от “декоративно-прикладных” до “искусства жить красиво”. Симптоматичным мне кажется и то, что там, где в немецком языке мы говорим о культуре (Tischkultur – “культура поведения за столом”), во французском говорят об искусстве (art de la table – “искусство поведения за столом”). Париж не в последнюю очередь представляется таким светским потому, что этот город – обитель и “высокой моды”, и “высокой философии”; здесь существует не только светская мода, но и светская литература, и светская философия. “Утонченность” и “вкус” образуют здесь две стороны одной “элегантной жизни” (vie élégante) как наивысшей формы самопрезентации. Именно игровая сфера этой “элегантной жизни” собирает вместе “аристократов духа, аристократов власти и аристократов коммерческого усердия”, как писал Бальзак, в котором мы имеем полное право видеть собрата Бурдье, анализировавшего общество. Кстати, – и это кажется мне очень показательным – оба они писали о светской моде. Статья Бальзака “Об элегантной жизни”, которую он написал для великосветского журнала “La Mode”, содержит в себе мысли, например, о гармоничности как принципе элегантности – и подобные же рассуждения мы находим в работе Бурдье о “тонком различии”. Не случайно Бальзак говорит об “аристократии” духа, власти и коммерческого усердия. Парижская культура, пишет Серджо Бенвенуто, – это популяризированная аристократия (Benvenuto 2004), и даже парижское простонародье сознает исключительность своего положения. Не случайно, когда говорят о модных фирмах, их называют “домами” моды, указывая тем самым на происхождение, которым они обязаны аристократии. В общем, здесь по-прежнему сохраняется изысканность манер городской аристократии XVIII столетия, задававшей тон всей Европе (Fumaroli 2003).

По мнению Бурдье, одна из причин, по которым нельзя обойтись без понятия габитуса, заключается в том, “что с его помощью можно объяснить то постоянство диспозиций, вкуса, предпочтений, которое заставляет ломать голову неомаргиналистскую экономику” (Bourdieu/Wacquant 1996: 165). Это же касается и жилых пространств. Ни в чем другом не проявляется так отчетливо постоянство и даже упрямство , как в проблемах, на которые наталкиваются попытки изменить имидж города или то, что мы назовем интернализованными паттернами. На сегодняшний день в немецкоязычном ареале уже имеются первые эмпирические исследования по габитусу городов. Наряду с уже упоминавшимся дрезденским проектом следует упомянуть прежде всего диссертацию Лутца Муснера “Вена как вкусовой ландшафт” (Musner 2007), которая представляет собой первую исчерпывающую монографию о “культуре и габитусе одного города”. Символически определяющими отраслями экономики, оказывающими значительное влияние на репутацию и имидж Вены, стали, как указывает Муснер, идущие еще из императорских времен “индустрии вкуса” – придворная кондитерская “Demel” с ее тортом “Захер” и прочими сладостями, фирма столовой посуды “Lobmeyr”, фарфоровый завод “Augarten”, компания по производству роялей и пианино “Bösendorfer Manufaktur”, – которые в последние два десятилетия, взяв на вооружение новую моду и дизайн, объединяются в “экономику притязательных запросов”. При этом обнаруживается, что “покрой” этих товаров и в буквальном, и в фигуральном смысле не столько аристократически-светский, как в Париже, сколько выглядит выражением культурных претензий той группы, которая задает тон. Исследования, посвященные “габитусу” города, “характеру” конкретных мест, дают ответы на распространенные сегодня комментарии, описывающие нынешний постмодерный мир как лишенную пространственной специфики, а значит и различий плоскость, которая растворяется в универсальной структуре потоков (flows). Поскольку это считается результатом неостановимого процесса движения капиталов, то кажется, что конкретное место безразлично для протекания экономических процессов. Но работы, изучающие габитус, показывают, что в мире, в котором мы живем, пространство не стало менее важным, – как раз наоборот, оно приобрело, причем именно благодаря процессу глобализации, большее значение – в двояком смысле.