Эдуард Лимонов: Это я – Эдичка

– Спасибо, – сказал я, – мне понравилось, только ты излишне торопилась. Было видно, что тебе некогда.

Так я сказал, не мог же я сказать, что мне не понравилось, как она выступила, я не хотел ее обижать. Тут же стоял и рассеянно-растерянный Жигулин с фотоаппаратом, который, конечно, только пришел, и ничего не видел.

– Не могу понять, где Джордж, – нервно оглядываясь по сторонам, говорила Елена. – Он был в зале, а где он теперь?

Она очень нервничала, на хуй ей был нужен ее верный пес Эдичка, который приполз бы весь в крови, если б она позвала. Ей нужен был Джордж, которого не было. Эдичка был благородный рыцарь, он не напомнил Елене ее слов, что она никого не любит, что ей все безразличны. От друзей Елены Эдичка хорошо знал, что в последний уикэнд Джордж уже не пригласил Елену в Саутхэмптон, что в его доме Елена нашла какие-то тампаксы, явно другой женщины, что Джордж, ранее обещавший купить Елене шубу, теперь уже собирался купить ей просто пальто. И что до сих пор он ни разу не заплатил пока за мастерскую Жигулина, как обещал это делать. Циник хромоногий и жлоб, играет с ней, как с мышью.

Эдичка смолчал и только сказал участливо: – Может, он в холле, пойдем посмотрим? – и пошел с Еленой в холл.

Конечно, никакого Джорджа в холле и в видах не было. Она не плакала, может, она не умеет плакать, я не знаю, в последний раз я видел ее слезы, когда душил ее, пытался задушить. Сейчас она нервничала и сказала, обращаясь к Жигулину, что она пойдет домой, может быть Джордж позвонит домой, ведь они должны вечером идти в театр.

Я сказал, что хорошо бы еленино выступление обмыть по русскому обычаю, и что я предлагаю им пойти куда-нибудь выпить, что я их угощаю. При этом Эдичка извинился, что не принес Елене цветов, у меня не было на это времени, так я мчался к ней, а потом я думал, не рассердится ли она, может быть, по местным понятиям это нелепо – дарить цветы модели, участвовавшей в шоу. Может быть, это провинциально.

В конце концов, мы пошли вдвоем в бар. Жигулин не пошел. Мы сидели, пили, и она объясняла мне свою достаточно безумную идею о каких-то рулонах ткани, в которые она хочет заворачиваться, чтобы таким образом сделать платье, и еще какие-то прожекты из этой же ткани – шить должен был я. Я, пусть и сам не ахти какой нормальный парень, но понимал, что это тоже форма охуения от западной жизни – желание Елены перескочить через деньги – легко и просто иметь таким образом платья, да еще и в дизайнеры поиграть. Я понимал, что эта детская затея безумна и ни хуя из этого не выйдет, но я соглашался, я боялся ее обидеть, или вызвать ее гнев.

– Сейчас поедем и я тебе покажу ткани, они у меня в мастерской, – говорила Елена, – ты поможешь мне завернуться, мне нужно идти сегодня с Джорджем в театр, а мне так надоели старые платья.

– Слушай, давай я дам тебе денег и ты купишь себе платье, – сказал я.

– Ну, вот еще… – сказала она неуверенно.

– Чего там, Лена, – сказал я, – мы старые друзья, когда станешь великой моделью, поможешь мне.

– А сколько у тебя денег с собой? – спросила она заинтересованно.

– Да долларов сто будет, – сказал я. Она на секунду задумалась.

– Допивай, – сказала она, – поедем в Блумингдэйл, посмотрим, что там есть.

И она опрокинула свой алкоголь одним движением. В этот момент нам подали какие-то сосиски и что-то типа тефтелей на блюдечке. Может, так полагалось. Она попробовала одну, а одну, взяв за палочку, на которую она была наколота, сунула мне в рот. Особого рода внимание, ласка. Я расплатился, дал бармену на чай так много, что он заулыбался от удовольствия, и мы вышли.

Ехали мы в такси очень долго, был трафик, и едва ли не быстрее мы могли дойти пешком, она очень нервничала, пыталась выйти раньше, я успокаивал ее.

– Нет, я куплю себе туфли, – сказала она, когда мы выходили из машины, – я приспособлю как-нибудь эту ткань, а вот туфлей у меня нет.

Я сказал, что это ее дело, и что я лично советую ей купить крупную вещь, – чтобы была большая по объему, заметная, – сказал я.

Мы прошествовали на рысях через Блумингдэйл, влетели в нужный отдел, и она занялась своей любимой работой. О, она большой знаток в этом деле. Я жалел, что у меня нет миллиона, я хотел бы посмотреть на нее, выбирающую вещей на миллион долларов. Уверяю вас, она нашла бы, что купить.

На сей раз, как это ни странно, туфли, которые она купила через 30 минут, указал ей я. Это были черные туфли на высоком тонком каблуке с золотым ободочком. Она померила эти туфли, потом потащила сейлсвумен в другой отдел, что-то мерила там, потом вернулась, надела два разных туфля на ноги, прошлась, посмотрела, и остановилась все-таки на тех, что указал ей я. Проделав утомительную, – в Блумингдэйле не торопились, – процедуру оплаты, туфли стоили 57 долларов, мы вышли и прошлись по другим отделам. Я не знаю, как мы оказались у белья, она уже рассматривала трусики в рюшках, оборках и цветах. «Тебе нравятся?» – обращалась она ко мне все время. «С некоторых пор мне страшно смотреть на женское белье», – сказал я ей. Она пропустила мое высказывание мимо ушей. Чего ей меня слушать, на хуй ей мои проблемы. И я опять заткнулся, хотя так хотелось договорить.