Татьяна Яшина - Загадки Красного сфинкса

Действительно, для кухонных девушек была отведена комната рядом с кладовой, а все поварята по заведенному порядку всегда спали у кухонного очага, прямо под столами, постелив на пол мешковину. Значит, госпожа Сюзанна была осведомлена о нашей дружбе и о том, что Антуан ночует только у меня. Тогда я не придал этому значения.

Мэтр Шапле действительно пришел очень скоро. Его невысокая, но прямая фигура, властные манеры и туго набитая сумка, распространяющая сильный запах каких-то снадобий, успокоили и меня, и даже Антуана, который был в сознании, несмотря на усилившийся жар.

– Что, Бернадетта, у тебя появился еще один ягненочек? – обратился он к моей матушке, обтиравшей больного влажной тканью.

– Кто-то же должен позаботиться о бедном сиротке, Жан-Жак, – ответила матушка. Они, несмотря на разницу в положении, поддерживали приятельские отношения, еще с давних пор, когда под предводительством мадам дю Плесси полгода не давали крестить младенца Армана, поручившись, что тот доживет до крещения, а не умрет еретиком.

Доктор слушал дыхание Антуана, щупал его лоб, стучал по груди и наконец пустил ему кровь, перетянув жгутом худую руку и вскрыв ланцетом вену на запястье. Кровь потекла густая, и маленькая миска, подставленная под разрез, наполнялась медленно.

– Вы все правильно делаете. Обтирайте его, чтобы сбить жар. Давайте ему пить, воду, можно разведенного вина. Завтра я еще раз приду и пущу ему кровь, если потребуется. И молитесь. Молитесь! – с этими словами мэтр Шапле покинул спальню, но не ушел: матушка пригласила его разделить с ней завтрак. Обтирая горячее тело Антуана, стараясь не задеть его завязанную руку, я вполуха слышал их долгий и, видимо, секретный разговор – говорили они вполголоса, часто делая паузы, в продолжение которых я слышал только хрипы в груди моего мальчика.

Всю ночь я не спал, следя за Антуаном, давая ему пить и обтирая, чтобы сбить жар. Он стал дышать часто-часто, хрипы в груди усилились. Под утро меня сморил короткий сон: мне снилось, что я и Антуан лежим на полянке в обнимку. Солнце грело нас, и во всей этой картине была удивительная гармония и теплое, щедрое счастье.

Сладко застонав, я проснулся. Я действительно обнимал Антуана. Тут я пришел в себя и вскочил: глаза моего любимого были закрыты, и мне на какое-то ужасное мгновение показалось, что он не дышит. Я склонился над его обметанными губами и уловил выдох. Он больше не хрипел, вот почему я так испугался. Решив не будить его, я поправил на нем покрывало и заметил сырое пятно в паху – он во сне обмочился. Решив пока не будить его, я собрался принести новую порцию теплой воды снизу, но когда я встал с кровати, мой мальчик проснулся. Еле разлепив веки, он приоткрыл глаза – мутные, но ласковые и еле слышно прошептал мое имя.

– Антуан, милый! О, мой бедняжка, я так тебя люблю! Сегодня опять придет мэтр Шапле и пустит тебе кровь, чтобы ты поправился. Скорее поправился. Хочешь пить? – спросил я, целуя его руки.

– Нет, – еле слышно, сиплым голосом выдавил он, но уголки его губ поднялись в нежной грустной улыбке. – Спасибо, Люсьен.

– Я сейчас принесу теплой воды, чтобы обтереть тебя, так велел мэтр Шапле.

Я спустился вниз. Матушка уже согрела в котелке воду и смотрела на меня с безмолвным вопросом.

– Матушка, он сегодня не такой горячий! Сейчас я его опять оботру и может быть, он даже поест!

Я торопливо поднялся по лестнице, стараясь не расплескать воду. Антуан лежал теперь на боку, лицом ко мне. Я поставил воду на скамью и протянул к нему руку. Я протягивал руку к спящему, а притронулся к мертвому.

Он был холодный, твердый и бесповоротно мертвый. Весь мир раскололся и осыпался к моим ногам. Этот миг перехода от мира с заболевшим Антуаном к миру с умершим Антуаном был невероятно болезненным – я почувствовал, будто в мое сердце вставили кол и провернули, завершая оборот в момент моего осознания смерти любимого.

Я взял его ладонь, все еще надеясь на чудо. Ладонь его была холодна и, кажется, стала еще холоднее, когда я выпустил ее. И закричал. Уже не боясь сделать ему больно, я схватил моего любимого мальчика и прижал к груди. Я баюкал его, целовал светлую макушку, заливаясь слезами, я схватил его вместе с одеялом и заметался по комнате, не в силах расстаться с его тонким, уже затвердевшим и до странности легким телом.

Таким и увидела меня матушка, второй раз за много лет преодолевшая подъем по лестнице. Она плакала, присев на скамью и глядя на мои метания, повторяя «Бедный ягненочек… Бедный ягненочек…»