Вадим Андреев - Барин. Повести и рассказы о любви

Мы прожили с Евдокией так всё лето. Потом я уехал на учебу в университет и меня захватили совсем другие мысли и дела…

…Потом я уехал на учебу в университет, и меня захватили совсем другие мысли и дела… Потом следующее лето я провел в Париже, потом лето в Лондоне… Родители часто приезжали в столицу, – у нас там был свой большой дом на Невском.

Поздней весной пришло известие, что мои родители скоропостижно скончались. И я приехал на похороны. В моей спальне вечером после похорон сидела Евдокия с маленькой девочкой на руках.

– Ты чего? – спросил я. – Чей это ребенок?

– Наш! – женщина радостно улыбнулась. – Вы отец. Вам родители не отписали об этом?

– Нет. Им, наверное, не до того было… – я взял в руки ребенка и полюбовался личиком. – Как назвала?

– Маша, Машенька. Кровинушка твоя.

Девчушка протянула ко мне рученьки…

– Родители Ваши, как прознали про беременность, то сразу выдали меня замуж, – рассказала Дуня мне тихонько в постели ночью. – Но муж мой даже до рождения ребенка не дожил, – помер. И я рожала уже вдовой. Замуж более не выходила. Кому я нужна в селе вдовая и с ребенком. Жила в мужнином доме. Родители Ваши прописали мне небольшой пансион, сама тоже работала у них, не обижали. Жалко их. Рано померли. Хорошо, что Вы на похороны успели. Я очень просила на почте вам депешу отбить, – поверили в долг. Я потом им отнесла денежку. А со мной и Машенькой сами решайте, что делать. Я и так полна счастья была все эти годы, что у меня кровинушка есть от Вас. Она крепенькая родилась, и росла хорошо. Батюшка Ваш в приходскую школу ее отдал. Священник сам с ней уроки делал, – она теперь грамоте обучена, хоть и маленькая.

Я прикрыл ей рот поцелуем и начал ласкать ее груди. Я уже плохо помнил подробности ее фигуры: груди, живот, губы. Да и не сильно тогда их разглядывал в полутьме или в полной темноте. Или сказалось прошедшее время, или другие женщины, с кем я за это время вступал в контакт. Могу только сказать, что грудь у нее не была «испорчена» родами и вскармливание грудью. Я гладил ее по лону, стал целовать соски. Они представляли собой прямо-таки плотные вишенки. Палец, провалившийся между половых губ, оказался во влажной среде и быстро нащупал заветный бугорок. Я начал его массажировать, Дуня начала трепетать. Я тоже возбудился от ее близости уже давно, и потому быстро залез на нее и торопливо вошел.

Трудный день похорон родителей остался где-то далеко, словно в другом мире. Я медленно и с огромный удовольствием покачивался внутри Дуни. Было ощущение, что я вернулся домой не только в стены этого дома, но и в эту женщину. Без юношеского восторга и гиперсексуальности, но с огромным удовольствием я испытывал соприкосновение с ее внутренними стенками влагалища, нежные прикосновения ее рук, поцелуи губ. Я без выраженного остервенения проникал глубоко, и потом выходил почти полностью «на свежий воздух», и потом снова погружался в нее до самого упора. Я и «здесь» не помнил, как ощущал ее столько лет назад. Одно понимал и чувствовал, что из той влюбленной в меня девчушки выросла взрослая женщина.

Я еще с вечера приказал принести детскую кроватку ко мне в спальню, и Машенька теперь тихо посапывала во сне в углу комнаты. Я слушал ее дыхание и думал: «Я дома!»

Кончил я хорошо, но буднично, если можно так сказать. Сказалась ли усталость, горе потери родителей, грусть?.. Не знаю. Но в самом окончании я почувствовал, как выгнулась мне навстречу и Дуняша. Задышала-задышала и выгнулась. Это было так по-семейному, спокойно и приятно.

Это была самая чудесная ночь, когда в одной комнате с нами была наша дочь.

Утром я устроил их в отдельной комнате недалеко от своей комнаты и приставил к ним несколько женщин для ухода… Когда я уехал назад на учебу, то поручил ей следить не только за ребенком, но и за хозяйством… И подчинил ей всех своих крепостных.

Следующее лето я провел в родительском доме. Принял на себя хозяйство и стал думать, как его так оставить, чтобы больше времени проводить в столице. Никого кроме Евдокии на роль приказчицы я так и придумал. Да и она уже к тому времени осмотрелась по хозяйству и понимала, что к чему. И люди из сел, и дворовые ее слушались беспрекословно.

Машу я определил осенью в школу для малолеток в столице. Без объявления, что она моя дочь, девочка стада жить в доме на Невском. Подумал, что потом с образованием дам ей приданное и выдам замуж. Фамилию получит мужа, приданное дам хорошее, дом куплю для молодых неподалеку от своего, а родителям будущего мужа шепну, кто она на самом деле. Вольную от крепости, само собой, получит. А пока болтать не надо, – ей же лучше. И кто я ей, – тоже не надо ей пока знать…